Книга Паршивка - Рафаэль Муссафир

В итоге, так как уже очень много народу следит за мной сверху, я попросила маму купить мне парусиновую шляпу, чтобы спрятать голову. Мама, должно быть, решила, что я сделалась вдруг благоразумной, и сказала:

— Я думаю, дорогая, что ты становишься совсем взрослой девочкой.

Я могла бы ей ответить, что нет, вовсе нет, все это для того, чтобы твоя мать не пялилась на меня сверху, но я решила соврать еще немножко:

— Не такая уж я взрослая, мама, просто солнце иногда бывает опасным, и солнечный удар может случиться даже в апреле.

Тут, я думаю, я немножко переборщила, и мама, кажется, заподозрила что-то неладное…

Под конец сеанса госпожа Требла сказала, что она, если я ничего не имею против, с удовольствием встретилась бы с моей мамой, чтобы предложить ей оставить мне мою комнату и поселить бабушку, пожилого уже человека, отдельно. Я ответила госпоже Требла, что я категорически против, потому что бабушка — не пожилой человек, а моя бабушка, и я ее обожаю. Мы с ней иногда страшно веселимся. У бабушки металлическая пластинка в бедре, потому что она попала в аварию или что-то там еще, поэтому она звенит на детекторе, и ей от этого очень смешно. Она говорит, что всякий раз, когда она летит на самолете, то из-за ее пластинки и вставных зубов весь аэропорт на ушах стоит.

Я так часто спрашивала ее, почему она всегда запирается в ванной и почему никогда не показывается передо мной голой, что однажды она вышла из ванной голая и сказала: «Ну что, лапка моя? Красивая у тебя бабушка?» Я засмеялась и больше никогда ни о чем ее не спрашивала. А главное, что хорошо с бабушкой, это то, что, когда мы вдвоем играем в карты, у нее все в очках отражается, и с ней, по крайней мере, я всегда в рами выигрываю.

Надо бы, конечно, закончить сеанс пораньше, пока еще не стемнело и пока мне не захотелось плакать.

Седьмой сеанс

Когда я увидела, что госпожа Требла загорела, как учитель физкультуры, я спросила ее, ходит ли она в солярий в салон «Красота 2000», туда, где я часто вижу госпожу Даниель, или же она уезжала в отпуск. Госпожа Требла ответила, что вопросы здесь задает она, но в виде исключения, поскольку она меня очень любит, она мне ответит:

— Я уезжала в отпуск, Рашель.

— Да? Куда?

— В Тунис, со всем своим семейством.

Этим она меня здорово ошарашила. Со всем своим семейством? В Тунис? То есть у нее есть муж? И дети? Нет, этого быть не может, представить госпожу Требла голую, в объятиях какого-нибудь парня, еще трудней, чем мою маму…

Нет, она, наверное, ездила со своими родителями, братьями и сестрами…

— Что случилось, Рашель? Ты о чем-то задумалась…

— Нет-нет… Просто подумала, что вы уже взрослая для того, чтобы ездить в отпуск с родителями…

Госпожа Требла сказала, что сделать это со своими родителями ей было бы весьма затруднительно.

— Да? Вы поссорились?

— Нет, Рашель.

— А тогда почему?

— Потому что они уже давно умерли, Рашель…

Тут повисла долгая пауза, а я про себя даже немного успокоилась насчет того, что, бывает, родители умирают, а со стороны это и незаметно… Никогда бы не подумала… Потом госпожа Требла воспользовалась случаем и спросила меня, где я провожу каникулы, если я, конечно, уезжаю на каникулы. Я ей ответила, что я в основном провожу каникулы в Нормандии, в маленькой деревушке, где постоянно идет дождь, где холодно и где часто темно даже тогда, когда должно быть светло. Утром в камине мы разжигаем большой огонь и читаем перед ним книги, а когда дождь прекращается, идем собирать улиток. А когда дождь не прекращается, тогда мы не идем собирать улиток. Иногда дрова отсыревают, и тогда огонь не горит, и иногда бывает, что я все книги уже прочла. Тогда остается только смотреть, как мухи какают на потолке, но это все равно лучше, чем слушать глупости шлюхи госпожи Даниель.

Потом я рассказала госпоже Требла, что на последнее Рождество маме пришла в голову отличная идея и, чтобы я больше не била мух и не прижималась носом к стеклу, делая запотевшие облачка, она позвонила маме Ортанс и попросила отпустить Ортанс с нами на каникулы, а мама Ортанс сказала «хорошо». Я слышала, как моя мама сказала маме Ортанс в конце разговора:

— Я знаю двух девочек, которые будут в полном восторге. Знаете что, Катрин, я думаю, что наши дочки хорошо влияют друг на друга.

Ну, а я знаю одну женщину, которая изменит свое мнение, когда поймет, сколько стоит звонок госпоже Коротколяжкиной из Нормандии…

Короче, весь сеанс я рассказывала госпоже Требла, как я отправилась на каникулы с Ортанс, и как мы приехали на вокзал, и как мама нас там встречала. Лил дождь как из ведра, и мама сказала:

— Какая мерзкая погода! Надеюсь, так не будет все восемь дней!

А Ортанс ответила:

— Надежда умирает последней.

Тут мама резко затормозила и заявила:

— Так, мадемуазель Ортанс, со своей мамой ты разговаривай как хочешь, но здесь мама — я, понятно?

Ортанс побагровела и ответила:

— Да, сударыня.

И, когда мама снова тронулась, в машине установилась гробовая тишина.

Еще я ей рассказала очень интересные вещи о том, как иногда погода стояла хорошая, а иногда шел дождь, как мы весело проводили время и с удовольствием выполняли задания на каникулы, как убирали в комнате, помогали маме вынимать косточки из семисот слив и даже сходили на обязательный концерт классической музыки…

Вся правда про каникулы не предназначается ни для психологов, ни для кюре, ни для родителей. Началось все с путешествия: мама боится совершать дальние поездки на машине с двумя резвыми девочками, которые отвлекают ее от дороги, и поэтому она посадила Ортанс и меня одних на поезд и сказала:

— Ортанс, я надеюсь, что из вас двоих ты самая благоразумная. Ты родилась в марте, а Рашель — в мае, поэтому ты старшая, так? Рашель, я положила тебе в сумку упаковку вентолина, на всякий случай… первый приступ астмы может наступить совершенно неожиданно, а у вас, к несчастью, места в вагоне для курящих… В рюкзаке — аптечка, рулон туалетной бумаги для уборной в поезде, и я предупредила троих проводников, что вы едете одни, я рассчитываю на вас, вы лапочки и будете хорошо себя вести, договорились?

Ортанс ответила:

— М-да, хорошо, сударыня.

Я сказала:

— М-м-м, да, договорились…

Поезд тронулся, а мама побежала за ним по перрону, размахивая рулоном подтирочной бумаги, который я забыла, и мы с Ортанс сделали вид, что не замечаем маму, а она бежала и кричала:

— Рулон, девочки, вы забыли рулон!

Потом мама стала совсем маленькой на перроне, и безумное путешествие началось: у нас оказалось двое соседей, которые подслушивали все, о чем мы говорили, и, чтобы отучить их лезть в чужие дела, мы начали убеждать их в том, что Ортанс — дочь групера и слона, потом я сказала, что это невозможно, поскольку дочь групера и слона — это Брижит Бардо. Ортанс ответила, что Брижит Бардо слишком испорчена внутренне, чтобы быть дочерью милого слона, разве что это слон Гитлера, и я поддакнула. Насчет групера Ортанс заявила, что это невозможно и что от собак кошки не родятся, а Брижит — просто вылитая мать… Я сказала, что точно, блин, так оно и есть, рыгнула и добавила: