Книга Паршивка - Рафаэль Муссафир

Я останавливаю машину частично на зебре, частично загораживая пожарный подъезд к школе, полицейские говорят мне, что здесь нельзя стоять, я делаю вид, что даже и не слышала, быстро хватаю за руку Ребекку и бегу, проклиная на ходу чертовых гаишников, все они просто фашисты и уже в печенках у меня засели. Ребекка слышит, как я ругаюсь, и начинает беспрестанно повторять: «Ты сказала „черт“, мама, ты сказала „черт“ мама», — я говорю ей, что дети не должны произносить грубых слов, слишком поздно, отвечает она мне, и заводит идиотскую песенку: «Ох, черт, я сказала „черт“, ох, черт, я опять сказала „черт“, ох, черт, я опять и опять сказала „черт“…»

Оставшись в школьном дворе, Ребекка смотрит, как я бегу к машине.

Сегодня начало школьных занятий.

Я уезжаю в машине одна и думаю, что Ребекка, быть может, среди всех этих незнакомых людей чувствует свое одиночество еще сильнее, чем я в своей машине.

А может быть, и наоборот, и самая одинокая из нас двоих — это я…

Я продолжаю барабанить ногтями по рулю, но это уже не Моцарт, а на заднем сиденье нет Ребекки. Она стоит посреди школьного двора, а вокруг все брызгают слюной, из носов у всех текут зеленые сопли, и все дети общаются исключительно при помощи подставляемых друг другу подножек.

Она стоит на улице, а погода прохладная.

И возможно, впервые с восхищением понимает, что дым может выходить изо рта даже тогда, когда не куришь, конечно, ведь в ее возрасте еще никто не курит.

Вскоре я чувствую, что ее теплое сладкое молочное дыхание исчезло, теперь у нее плохо пахнет изо рта, как у всех школьников.

И на щеках у нее тоже остаются следы от засохших соплей.

В туалете оранжевое мыло поворачивается вокруг своей оси и оставляет черную пену на маленьких грязных руках.

В школе дни длинные и шумные.

Во дворе на переменах случаются атаки.

Атаки во дворе на перемене: враждебный визуальный контакт между двумя людьми маленького роста, боком проходящих мимо друг друга.

Каждый день она узнает какие-то новые игры, и каждая последующая более жестока, чем предыдущая.

Эти игры позволяют ей гордо присоединяться к клану презирающих ее «больших».

«Большие»: ученицы третьего класса начальной школы.

«Большие» прогуливаются под ручку и держатся словно герцогини. Особенно когда встречаются с маленькими.

Но существуют «большие» только благодаря маленьким. Хотелось бы, чтобы они об этом не забывали.

В классе им выдают халатики для рисования.

Ребекке достается халатик в шотландскую клетку, он застегивается до самого верха.

В живом уголке растут авокадо, чечевица и ползают улитки.

Чечевица дает ростки в мокрой салфетке.

Улитки устраивают лыжные гонки на листках салата-латука.

Авокадо раскалываются, из них вылезают зеленые стебельки и поднимаются к небу.

Еще в классе есть маленькие пластиковые дрели и маленькие гладильные доски.

Маленькие дрели для мальчиков убраны в уголок под умывальником.

Маленькие гладильные доски для девочек находятся в проеме у окна, место привилегированное, поскольку тут есть возможность выброситься вниз и избежать, таким образом, участи домашней хозяйки.

В классе учительница читает детям книги с глянцевыми страницами.

Она показывает пальцем на картинки, чтобы увериться в том, что все ее понимают, а в десять часов ученикам раздают маленькие пакетики с молоком в память о Пьере Мендесе Франсе.

Ребекка рассказывает мне, что во время опроса поднимает указательный палец одновременно с Элизабет, потому что ей нравится, как Элизабет это делает, а когда учительница, в конце концов, вызывает Ребекку, та отвечает: «Не знаю».

И учительница потом уже не спрашивает Ребекку и, может быть, даже не удивляется тому, что ее палец всегда поднимается вслед за пальцем ее соученицы, словно Ребекка — ее тень.

А в конце года выступает хор из не очень красивых детей, они поют, и Ребекка стоит среди них, она поет фальшиво, но всеобщее внимание, конечно, приковано только к ней.

Я смотрю на нее, затаив дыхание. Она поет и ищет меня глазами. А мне хочется заплакать и растолкать других родителей, они стоят толпой и не дают Ребекке увидеть меня. И я поднимаю руку.

Все, она меня заметила. Она широко мне улыбается и продолжает петь, но уже гораздо менее решительно, глядя на меня смущенно и восторженно, словно спрашивая: Ну? Ты видишь? Я пою вместе со своими товарищами. Я отлично знаю, что такое не каждый день бывает, смотри на меня, но не слишком разглядывай все-таки. Все хорошо? У меня нормально получается, скажи?

А учительница на сцене очень серьезно играет роль дирижера, и Ребекка поет партию цыплят, которые пронзительными голосами выводят хором: «безвременники в лугах», не зная ни что такое «безвременники», ни что такое «луга».

Продолжая петь, Ребекка выворачивает шею, чтобы увидеть на соседней сцене то, что ждет ее в будущем. Там находится сцена «больших». Но это уже после каникул.

Этим летом Ребекка отправится в домик в Нормандии. Который дремлет в центре мирной деревушки.

И этим летом, и все последующие годы. А если не в домик в мирной деревушке, то куда-нибудь еще.

В сентябре на ее месте окажутся новые глупые малыши, которые не умеют ни завязывать шнурки, ни свистеть, ни сморкаться на выдохе, ни щелкать пальцами.

Последний пакетик с молоком в десять часов.

Последний оборот мыла вокруг своей оси.

Последний день без рюкзака.

Последний вечер без домашних заданий.

Последнее письмо Деду Морозу.

Посвящается также Лазару