Книга Козлы отпущения - Эфраим Кишон

Пепи положил перед собой папку и вытаскивал письмо за письмом из тех, что пришли в редакцию.

«Господин редактор,— писал кто-то, — я не знаю кто вы и что, я только знаю, что вы им врезали хорошенько и оттрахали их в ухо, я не лысый и ничего, и вы молодец, так и надо».

А вот другое письмо, с запахом духов:

«Мне забота вложила в руки перо, обожаемый редактор. Я молюсь, дабы Господь благословил его и всю его семью, потому что и мой квартирный хозяин — лысый, только я до сих пор не знала, чем же он так меня раздражает. Поверьте мне, господин Шумкоти доктор, что Йозеф Шехтер может мне целовать руки шесть раз в день, потому что кто еще, извините, кроме меня, когда мне исполнилось семьдесят в июне, благодаря милости Божией, который уготовил мне хорошую старость, короче, кто бы кроме меня, я спрашиваю, мыл бы эту заплесневелую ванную Шехтера каждый день кроме суббот и праздников, скажите, пожалуйста? Кто такой этот Шехтер вообще? Просто лысый и все! Очень интересно».

Дальше — написано на машинке:

«Уважаемый журналист! Я считаю своим гражданским долгом сообщить, что доктор Бенедикт Вилер, детский врач, ул. Хут, 8, первый этаж — совершенно лысый.

Заранее спасибо и национальное благословение.

Один владелец парфюмерного магазина, которому небезразлично».

И так далее.

Сотни писем и поздравлений пришло в адрес Пепи. Нашлись даже те, кто признали его идеологом, «подобно маяку своей силой и стойкостью освещающим путь во мгле ханжества и глупости».

Пепи катался от смеха, пока у него не закололо под ребром. Затем он пришел в себя и выложил мне всю драматическую историю развития событий.

Спонтанный поток читательских писем заставил старика Гузлицера вдуматься в это явление, вследствие чего он послал гонцов к Пепи и пригласил его к себе. Мой лучший друг тут же был назначен заместителем главного редактора, и Гузлицер возложил на него единственную задачу — продолжать заниматься актуальной темой лысых.

— Я глянул на старика с сомнением, — продолжал Пепи, — ведь и он лыс, но Гузлицер — разумный человек, он сразу же отгадал мои мысли.

— По мне, — сказал он, — вы можете публиковать любые глупости и делать из них статьи, для меня существенен лишь тираж газеты, все остальное меня не интересует.

— Я не понимаю, — спросил я, — так ты сейчас продолжаешь публиковать этот идиотизм?

— Почему бы и нет? Тема актуальная. До меня доходят достоверные сведения о том, что в ближайшем номере журнала «Колесо» профессор Сил собственной персоной собирается опубликовать жутко критическую статью на эту тему.

Пепи потер ладони в знак удовольствия. Я спросил его, какая будет польза от того, что в престижном еженедельнике известный ученый выступит с критикой его, Пепи, мнения?

— Польза в том, — назидательно сказал Пепи, — что этот тип поможет привлечь ко мне внимание прогрессивно мыслящей публики. И моя слава будет еще больше, а следовательно увеличатся мои доходы. К тому же я еще отвечу уважаемому профессору, чтобы он не слишком задавался.

— Но ты ведь даже не знаешь, о чем он будет писать?

— Какая разница, что напишет этот лысый?

— Профессор Сил — лысый?

— Хуже. Он пособник лысых.

Я с грустью и презрением взглянул на этого циничного типа, готового на любую подлость и не стесняющегося распространяться об этом у меня на глазах. Фу! Просто противно!

— Дорогой Пепи! — обнял я друга за плечи. — Не хотел бы нарушать твой покой, но помнится мне, что ты получил некоторую сумму денег для меня.

— Я?

— Ты, дорогой. Деньги пришли в редакцию от вдовы Гершона Шика, вечная ему память, для Г.П., если я не ошибаюсь. И он, Г.П., перед тобой.

Мозг Пепи включился на максимальные обороты, дабы выяснить, откуда я получил эту информацию, но постепенно обороты снизились — из-за усталости, надо полагать.

— Тебе ничего не положено, ты ведь даже отказался выслушать статью, которая так разжалобила эту психованную вдову.

— Отказался выслушать? — вскочил я. — Да ведь я лично диктовал ее тебе!

— Ты?

— Ну разумеется! Ты ведь дал об этом показания в окружном суде.

Я задействовал тяжелую артиллерию. Пепи стал извиваться, как лиса, пойманная в винограднике, и все же ему пришлось выбросить белый флаг.

— Пополам, — пытался он уговорить меня, — это честно и правильно.

Может, кто-то другой и растрогался бы вследствие такого щедрого жеста Пепи, вдруг ставшего приверженцем логики и справедливости во всем мире, но я высечен из другого материала, по-видимому из гранита, да и деньги мне были очень нужны.

В результате получасовых переговоров мы подошли к тонкой черте, отделяющей нас от насилия. Пепи, стиснув зубы, полностью вернул мне пожертвования вдовы Шик. С глубоким разочарованием я выяснил, что вдова, нарушив свой обет, данный всем святым, послала лишь половину моей квартирной платы, т. е. сто форинтов, этому несчастному молодому человеку, обремененному большой семьей. Как вы помните, это был я.

Затем мы осушили несколько чарочек в кафе «Хоп», и я безапелляционно заявил Пепи, что он целиком и полностью обязан мне своей карьерой. Если бы я тогда не заставил его заняться безжалостной критикой лысого Пулицера, он до сих пор бы придумывал идиотские подписи к картинкам.

И тогда он не оказался бы в том благословенном положении, когда может помогать небольшими ссудами другу, который будет ему благодарен до последних дней своей жизни.

* * *

Через несколько недель, утром, на мой адрес поступило заказное письмо в непримечательном голубом конверте. Оно пришло от Пулицера и написано в нем было следующее:

Пинто!

Сообщаю, что вследствие опубликования отвратительной, преисполненной наглости статьи, написанной на основании предоставленной тобой информации, я предпринял необходимые судебные меры против тебя по обвинению в клевете и попытке подорвать общественный порядок. Мнение всех юридических консультантов — у тебя есть хорошие шансы надолго попасть за решетку.

Пулицер

Я упал, обессиленный, во взятое напрокат кресло и поспешно выпил стакан воды. Письмо произвело на меня неизгладимое впечатление. То, что до сих пор казалось легкомысленной игрой, стало опаснейшей реальностью. Видения тюрьмы, решеток и насмехающихся надо мной тюремщиков возникали в моем буйном воображении.

На меня накатил настоящий истерический припадок.

— Пулицер, — орал я, пылая ненавистью, — ты вонючий лысый подонок! Лысый! Лысый!

Повторив свое обвинение несколько раз, я немного успокоился и попытался навести порядок в своих мыслях насчет будущего. Я решительно постановил не бояться Пулицера. Этот подонок просто пытается меня запугать. Он надеется, что я получу истерический припадок после того, как прочту его письмо, — так он жестоко ошибается. Я, в конце концов, вытесан из прочного материала, черт побери, я покажу ему, как настоящий мужчина сражается за свои права, докажу, что не я, а идиот Пепи писал эту злополучную статью.