Книга Круговой перекресток - Елена Гайворонская

Но эта девушка казалась существом нездешним, частичкой другого, давно забытого мира, где не было ни войны, ни отчаяния, ни боли потерь, ни страха бессонных ночей в ожидании шороха шин и гула каменных шагов, умноженных многократно издевательским подъездным эхом… Георгий вдруг замер, унесся из холодных каменных стен куда-то, где густо и сочно зеленела трава, небо тонуло в синей воде, клубился снежный дым цветущих вишен… Был свет, много света, слезы текли из ослепленных глаз… Сама она была светом…

Девушка тем временем прервалась, вытерла пот со лба, сделала шаг назад, как художник, оценивающий свою работу, удовлетворенно себе кивнула, обернулась и тут заметила Георгия.

– Ой, – сказала смущенно, – вы кто? – Насупила широкие русые брови и вдруг улыбнулась, продемонстрировав пленительные ямочки на тугих щечках. Вряд ли ей было больше восемнадцати.

– Георгий. А вы?

– Я – Евдокия, – важно сказала девушка. – Вы, верно, начальник? – И указала подбородком на черный кожаный ежедневник, который Георгий всюду таскал с собой, делая пометки: работы много, всего не упомнить.

– Ну, в общем… да, – замялся он. Меньше всего ему сейчас хотелось быть начальником.

Но девушка оказалась не из робкого десятка, «высокого начальства» не испугалась.

– Тогда скажите Петровичу, – официальным тоном объявила она, – чтобы новые чехлы на валики привез. Эти уже никуда не годятся. Видите? – И продемонстрировала изрядно вытертый чехол.

– Хорошо. – Георгий сделал пометку в блокноте, хотя не имел к валикам никакого отношения. —

Евдокия, а можно вас после работы куда-нибудь пригласить? В кино, например?

Бойкая девушка вдруг застеснялась, тугие щечки залились румянцем.

– Да бросьте, куда я пойду? За день так умотаешься… Не до кина.

Георгий слегка удивился, потому что давно не слышал отказа.

– А в выходной?

– Не знаю. Да ну вас, ей-богу. – И добавила с неожиданной строгостью: – Я в город работать приехала, а не гулять.

– Георгий Иваныч! – донесся трубный глас прораба Петровича. – Ты где там потерялся?!

Прораб подхватил Георгия под локоть, потащил на осмотр котельной. Котельная меньше всего занимала инженера.

– Кто эта девушка? – спросил он.

– Какая девушка? – удивился прораб.

– Ну, та, малярша.

– Черт ее знает, – лаконично ответил Петрович, поскребывая трехдневную щетину. – Их тута сотни, одни уходят, другие приходят… Платят мало, работа грязная, тяжелая, вот и текучка… Приезжают из деревень, понимаешь, думают, в столице – мед, деньги сразу и жилье. Вон жилье – фанерные вагоны с сортиром на улице. Помаются месяц-другой и сбегают. Кто работу почище находит, кто обратно в колхоз возвращается, многие остаются… – Петрович разглагольствовал, а мысли Георгия витали вокруг хорошенькой малярши.

Евдокия все-таки согласилась на кино. В двух словах поведала немудреную биографию.

– Отец в тридцать шестом на заработки в город подался и без вести сгинул. Мама в сороковом от тифа померла. Брат на фронте погиб. Я в войну на лесозаготовках работала. Одни ж девчонки остались. Еще окопы рыли под Волоколамском. Деревню нашу во время боев всю перекурочило. Денег нет, чтобы дом отстроить. И мужиков тоже. Вот в город подалась. Работа нравится, платят нормально. Люди хорошие, добрые. Живем в общаге дружно, весело, что еще надо? Может, комнату когда дадут. Только ты не думай, что я за комнату с тобой спать буду. Девчонки, конечно, разные, но я не из таких…

Через два месяца Георгий и Евдокия сыграли свадьбу. Злопыхатели шептали вслед, что полуграмотная деревенская девчонка ему не пара, предрекали союзу скорый конец. Мать и сестра Мария тоже отнеслись к выбору без восторга.

Но Георгий никого не слушал. Не самая образованная, не блещущая интеллектом, без крыши над головой и копейки в кармане, Евдокия подарила ему умение наслаждаться каждым прожитым днем, простыми тихими радостями. С ее появлением Георгий понял, что в жизни есть место не только борьбе и подвигу, но и обыкновенному человеческому счастью, которое может жить даже в тесных, оклеенных копеечными бумажными обоями стенах.

Иной талант обнаружился у Дуси: к ней тянулись люди со своими радостями, но больше с горестями. Никто лучше Евдокии не мог выслушать, поплакать, утешить, прийти на помощь. А просили обо всем: посидеть с ребенком, поработать в ночную смену, одолжить денег на новые сапожки. К сожалению, подобная безотказность нередко оборачивалась против Евдокии. Частенько бывало, что полученная зарплата оседала в цепких ручках многочисленных подружек. Дуся с виноватой улыбкой выслушивала упреки мужа.

– Меня с детства мама учила, что надо людям помогать. Так Бог велел. Да и меня люди в беде не бросили. Когда мама умерла, помогали нам с братом, чем могли.

Георгий не стал перевоспитывать жену с позиций научного атеизма, хоть сам давно в Боге разуверился. Принял Евдокию такой, какой она была, с наивной верой в высшую справедливость и людскую благодарность, с прорвой деревенской родни, друзей родни и их друзей, «мой дядя с ее тетей жил по соседству». Не проходило выходных, чтобы ранний требовательный звонок не поднимал молодых с постели и на пороге не вырисовывались очередные румяные горластые гости с узлами и крикливыми детьми. Дуся безропотно принимала очередной «привет от дяди Прокопия» или «бабы Акулины», приглашала в дом. В иные дни квартирка Георгия напоминала общежитие. Лидия смотрела на это без восторга, но не вмешивалась. Счастье сына было важнее бытовых неудобств. Лидия лавировала в тесном прокуренном коридоре мимо узлов и чемоданов, закрывалась в комнате, включала радио или старенький патефон и, закрыв глаза, слушала, слушала… Должно быть, ее душа переносилась в иные, неведомые края, где было много солнечного света, листвы, дымки белых яблонь в обрамлении ярко-синего неба. Где была она молода и счастлива.

Отношения с невесткой складывались ровные, дипломатичные, более напоминали отношения между соседями по коммунальной квартире. Бойкая деревенская хохотушка Евдокия казалась противоположностью замкнутой сдержанной Лидии, свекрови побаивалась, в ее присутствии смеялась редко, ходила тише, говорила почти шепотом.

Когда Дуся забеременела, у пышущей с виду здоровьем девушки вдруг обнаружилась сердечная недостаточность, заскакало давление, почки дали сбой, вылезло множество неожиданных болячек. Организм, с детства измученный тяжелой неженской работой, не выдерживал.

– В войну зимой на лесоповале работали по пояс в болоте, – виновато объясняла исхудавшая бледная Дуся. – Видно, там надорвалась да застудилась.

Георгий подключил все свои связи, сестра Мария тоже в стороне не осталась, обследовали Дусю в лучших клиниках. Вместе выстрадали дочь Танюшку. Хотели еще детей, но последовали два выкидыша, и после беременность не наступала. Дуся плакала и страдала – ей хотелось много ребятишек, чтобы дом был полон смехом, визгом и топотом ножонок. Тайком от мужа ходила в церковь, к священнику на исповедь. Батюшка наказал успокоиться – на все воля Божья – и искать утешение в единственной дочери.