Книга Подруги-отравительницы - Альфред Деблин

Теперь страстная любовь к Грете вспыхнула не оттого, что в душе Элли пробудилось сильное, дремлющее влечение, теперь эту страсть порождали и питали необычные обстоятельства, в которых она оказалась. Это они взрастили то, что было у нее лишь в зачатке, привели в действие старый механизм, который стоял без дела. Так тонущие при кораблекрушении доходят до неслыханных дикостей, которые едва ли им свойственны, едва ли соответствуют их характеру. Теперь в душе Элли поселилось нечто такое, что возымело над ней ужасную власть и ни на минуту ее не отпускало. Это был ее ужасный муж, которого она впустила в себя и хотела из себя извергнуть.

Страсть друг к другу они обе подогревали ненавистью к мужьям, вернее, только к одному мужу — Линку, поскольку своего мужа Грета ненавидела за компанию, для вида. Эта ненависть нужна была им для того, чтобы оправдать и обелить свою предосудительную любовь, которую сами они считали чуть ли не преступлением. Все эти разговоры, объятия, прикосновения придавали Элли необычайную уверенность и твердость. Она была совершенно согласна с Гретой, которая однажды написала ей: «Вот уж, поистине, трагедия, что у нас на шее такие типы и нам приходится так себя неволить». В этом особом мирке, куда Элли сбежала, чтобы одолеть мужа, она находила покой и убежище. Это было как раз то, в чем она нуждалась: и голове у нее зрели опасные замыслы, она жаждала мести она задумала какое-то тайное, преступное дело. Когда она бросилась в объятия Греты, она уже ступила в запретную область.

Поначалу у Элли возникла мысль: если бы он заболел и слег, тогда бы он научился ценить жену. По сути, в тот момент она уже желала его смерти, но не решалась себе в этом признаться: сознательно она еще не хотела прикончить Линка. Она думала о том, как бы заставить его измениться, исправиться. Теперь подругам было совсем невмоготу. Мужья их разлучали, Линк был жесток, как никогда. Элли и Грета не знали, как им быть. Они обращались к гадалкам, которые, как водится, говорили о будущем какими-то туманными намеками. Элли хотела развестись, но потом передумала. Почему она передумала? В уме у нее уже созрело другое решение; по ее словам, она была не уверена в том, что ей удастся добиться развода. Теперь в письмах она часто раскаивалась в том, что вернулась к Линку и причинила своей подруге такую боль: «Но только ты еще увидишь, я тебе еще докажу, что готова пожертвовать ради тебя всем, даже жизнью».

* * *

В те дни здравомыслящая и даже практичная Элли впала вместе с подругой в какую-то странную романтическую эйфорию. Это было такое же, только многократно усиленное, ощущение, которое на две недели объединило ее с Линком: оно напоминало сон, вернее, опьянение. В душе у нее все преобразилось, приобрело иное звучание. Так заворожили ее две силы: неотвязные мысли о ненавистном Линке, мысли, от которых она хотела отделаться, и нежная страсть к подруге. Но в первую очередь страсть — вот что придавало ей смелости, заставляло вести себя мужественно, по-мужски: она без умолку твердила: «Я докажу, что люблю тебя». Эти неодолимые чувства, сливаясь воедино, завладевали ее душой. Она поддалась этому наваждению, она уже не могла его сбросить. Она часто впадала в исступление, и ей казалось, что она живет ради Греты: «Я готова на что угодно, лишь бы быть счастливой и раствориться в любви». Когда Грета говорила, что чувствует себя виноватой, она возражала: «Нет, я тебя ни в чем не виню». Но тут же всегда признавалась и в другом: «Я хочу отомстить и только». Кому она хотела отомстить, кого Элли хотела наказать, почему это желание приняло такие причудливые формы? Тот, на кого она покушалась, уже не был реальным человеком по имени Линк.

Поначалу все ее душевные силы притягивала к себе ненависть, которую он в нее вселил: эта ненависть, естественно, ширилась, росла, искала себе жертву. Против этой ненависти, этой чуждой, вбитой в нее силы, в ее душе восстало прежнее исконное естество. Внутри у нее установилось равновесие, но поддерживать его было не так-то просто. Ненависть вывела ее из равновесия. Хрупкий баланс статических сил был нарушен; чтобы вновь наладить работу этого механизма, нужно было вернуться в прежнее спокойное состояние. Нужно было устранить этот перевес, восстановить баланс сил. Это было ей необходимо еще и потому, что такая ненависть по сути была ей чужда, путала ее, внушала страх, угрожала ее целомудрию, свободе, невинности. А ведь Элли в известном смысле так и осталась невинной. Внутри у нее начался процесс очищения; вокруг проникшей в нее заразы скапливался гной. Так подспудно в ней зрела воля к действию. Насаждение, сон наяву — все было на пользу этому желанию, создавало для него питательную среду. А Элли, которая уже давно не владела собой, нисколько не сопротивлялась и даже шла у него на поводу. Она словно отрешилась, забылась сном.

Но не Линк угнетал ее больше всего, Грета — вот кто был причиной ее душевного разлада. С Гретой тоже было что-то неладно. Мало того, Элли смутно чувствовала, что Грета и Линк составляют одно целое. Грета была требовательной и домогалась ее не хуже Линка; оба они были разочарованные, нерешительные, изголодавшиеся по любви. Через силу, изводя себя почти до смерти, она боролась с этим душевным разладом. В таком качестве они оба ее не устраивали. В отчаянии она переметнулась на сторону соблазнительницы, хотя внутренне ей противилась. В душе у Элли воцарился страшный разброд. Она становилась жертвой своей судьбы, как и ее муж. Теперь уже опасность угрожала и ее жизни. Однажды, после страшного скандала с Линком, она хотела отравить его лизолом, а потом удрать или тоже принять яд.

* * *

Почему она решила его отравить, а не убила сразу? Ненависть переполняла Элли; ей приходилось замыкаться в себе, чтобы сдержать ее напор. Она выбрала такой женский способ убийства не только от слабости и малодушия. Линк часто сам пытался повеситься. Не странно ли, что она раз за разом вынимала его из петли. Она приходила в ужас, перерезала веревку и укладывала его; сохраняла его жалкую жизнь. Выбирая такой способ убийства, она руководствовалась инстинктами, которые властвовали над ней даже в состоянии аффекта, теми инстинктами, которые заставляли ее держаться за родителей. Она хотела убить Липка, чтобы избавиться от него и вернуться к родителям. Мужа нужно было сжить со свету незаметно. Отравление вполне соответствовало ее желанию вернуться в детство, в семью. Здесь ее держала только ненависть к мужу. Он разжег в ней ненависть, которая привязала ее к нему; и эта ненависть требовала умерщвления, но не смерти. Они уже давно убивали друг друга; она хотела сохранить ему жизнь, чтобы убивать его как можно дольше. Пока она понемногу его травила, она оставалась с ним. Травила потихоньку и думала, искренне думала, что он исправится. Она часто втайне робко думала об этом и скрывала свои мысли от Греты: я совсем не хочу его убивать, я только хочу его наказать; он должен исправиться. Это была не какая-то там садистическая любовь, а нечто большее — родственные чувства: в конце концов, он был ее мужем. И скрывая это от Греты, она несмотря на всю свою страсть, с горечью и презрением видела, что и та тоже привязана к своему мужу.

Наедине с подругой она часто бывала совершенно рассеянной и отчужденной, но говорила в оправдание, что все время ломает голову над тем, как бы чего-нибудь раздобыть. Она так боялась «ничего не раздобыть», так тревожилась о том, где бы ей чего-нибудь раздобыть, что совсем извелась. И все это вперемешку с путанными, восторженными заверениями: «Любовь моя, вот увидишь, что я сражаюсь ради тебя и добьюсь своего. Сама я не знаю покоя на этом свете. Но уж он у меня упокоится с миром».