Книга Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин

Трудно представить, чтобы роман этот оставил равнодушным кого-нибудь, кто хотя бы ненадолго в него заглянул. Он заманивает и отталкивает, захватывает и изнуряет, окрыляет и внушает отвращение, но, думаю, холодно к нему относиться нельзя. Чтобы почувствовать его уникальные достоинства, сперва было бы полезно признаться себе, что он труден для восприятия, и попытаться понять, в чем эти трудности состоят.

Барьеры, мешающие чтению

Несомненно, роман этот — чудовище. Так просто он читателя к себе не подпустит, потому что не только называется «Горы моря и гиганты», но именно о них и рассказывает. А кто из наших современников, обожающих романы, готов вот так, с места в карьер, переместиться в мир гор, морей и гигантов? Такие романные герои, кажется, к нам с вами никакого отношения не имеют. Они не могут — понятным для нас образом — ни действовать и страдать, ни мыслить и чувствовать. Они отталкивают человека, который, принимаясь за чтение, хотел бы некоторое время пожить рядом с родственным ему существом, — отталкивают хотя бы уже своим превосходящим всякую меру колоссальным форматом.

Формат этот взрывает все системы координат, в которые мы вжились — и, соответственно, вчитались. Речь не о том, что мы хотим иметь дело только с заурядными мужчинами и женщинами, живущими в заурядных обстоятельствах. Но все же мы привыкли к личностям, событиям и обстоятельствам, в которых, как бы они ни были далеки от заурядности, угадываются черты человеческого облика, окружающей человека среды, присущих человеку видов деятельности. Если эти привычные ожидания окажутся обманутыми, с нами может получиться то же, что с маленьким ребенком, впервые попавшим в зоопарк: обыкновенные курицы интересуют его больше, чем необыкновенный слон, потому что гигантскую серую слоновью тушу он вообще не воспринимает как живое существо.

Такого рода опасения Дёблин начисто игнорирует. Он обескураживает читателя, сбивает его с толку своими сверх-масштабными картинами и образами: степной пожар, фронт которого по протяженности равен Уральским горам, движется на Запад. Люди взрывают главные вулканы Исландии, чтобы сохранить энергию их жара и потом использовать ее в другом месте. Они размораживают Гренландию, вследствие чего похожие на драконов чудища мелового периода оживают… и опустошают Европу. Изготавливаются маслянистые облака, по которым можно ходить и ездить и которыми перекрывают целый континент. Путем скрещивания человеческих тел, деревьев и кристаллов ученые выводят расу огромных людей-башен. Участники экспедиции опускают в морские глубины невидимые стены, что позволяет целой эскадре кораблей обосноваться на дне моря, словно на лугу. Итак, именно безмерность романа Дёблина отпугивает читателя, мешает ему в этот роман вчувствоваться. То, что здесь рассказывается — и как рассказывается, — ломает любую масштабную линейку, которую читатель находит в своей повседневности и хотел бы приложить к книге. Временная шкала собственной его, читателя, биографии не приложима к романному действию, охватывающему много столетий. Так же и пространственный опыт отдельного человека ничтожен в сопоставлении с местом действия, распространяющимся на несколько континентов. А поскольку то, что описывается в романе, никогда в таком виде не происходило и лишь гипотетически может произойти в каком-то очень отдаленном будущем, читателю не удается применить — без специальной «приладки» — ни масштаб современных ему общественных событий, ни масштаб событий, о которых он знает из истории.

Но разве не так же обстоит дело со знаменитым романом Свифта, который сразу был восторженно принят читателями и привлекает их до сих нор? Ведь и читатель свифтовского романа должен вместе с Гулливером знакомиться со странными существами и зонами — странными уже в смысле их пропорций, противоречащих привычным представлениям. Он, читатель, должен перенестись в королевство карликов и потом — в королевство великанов; должен приобрести опыт проживания на летающем острове ученых, Лапуте, и столкнуться с перевернутым миром страны благородных лошадей, которым прислуживают люди-варвары.

Конечно, и Свифт, и Дёблин — оба они — показывают читателю безмерно большое и безмерно малое, безмерно странное и вывернутое наизнанку. Но делают они это — если иметь в виду два решающих момента — по-разному. Во-первых, Свифт создает сатирическую модель. Используя увеличивающую оптику Лилипутии или уменьшающую оптику Бробдингнега (страны великанов), он заставляет своих современников яснее увидеть их собственные жизненные обстоятельства. Удаление от дома и изменение соотношения величин здесь как раз не заводят читателя в чуждую ему сферу. А побуждают его пристальнее взглянуть на привычную домашнюю ситуацию. Во-вторых, читатель Свифта, совершая «Путешествия в некоторые отдаленные страны света»[2], может полагаться на Гулливера как на своего гида. Гулливер ведет его по трудным для продвижения землям; смотрит, и слушает, и удивляется за него; переводит те чуждые впечатления, в которых читатель мог бы запутаться, на язык привычных представлений. Читатель же Дёблина, оставленный в одиночестве и сознающий свою ничтожность, вынужден сам искать дорогу в непроходимых дебрях будущих времен и пространств. То, с чем он сталкивается на чужбине этого романа, — отнюдь не переодетая в сатирический наряд родина. В сверхъестественно-огромных горах, морях и гигантах с их сверхъестественными побуждениями он не угадывает остраненную повседневность. Наоборот. Дёблин подчеркивает их — гор, морей и гигантов — неслыханное своеобразие и самоуправство. Он не сковывает это безмерно-чуждое ни удобной сатирической программой, ни персонажем-проводником наподобие Гулливера.