Книга Эскадрилья наносит удар - Анатолий Сурцуков

Вот такая задачка…

Ну, а учитывая, что наша эскадра была единственной в ту пору полностью укомплектованной «эмтэшками» (напомню, Ми-8МТ — супер модификация Ми-8, то есть «восьмерки»), то и флаг нам в руки.

Действовать приходилось во всех операциях на всей территории «ридной Афганщины», как мы говорили — «на гастролях».

Ну, а если судьба задерживала эскадру в полном составе в Кабуле больше, чем на неделю, это воспринималось как санаторий, несмотря на то что ежедневно было задействовано все, что могло летать, и все, кто это мог делать.

Бытовуха в Кабуле для нас была организована вполне сносная по военным меркам. Летчики жили в фанерных модулях человек по восемь — двенадцать в каждой комнате. Как раз звено и впихивалось.

В командном «отсеке» даже кондиционер и холодильник были. Это уже шик. Питались мы все в огромном сборном ангаре, переоборудованном под столовую. Одновременно он вмещал человек двести. Сама еда разнообразием и изысканностью не поражала, да и трудно этого ожидать на войне. Порошковое молоко покоилось смиренно в углу, разлитое по огромным бакам, к которым никто не подходил. Масло, предназначенное быть сливочным, развязно расплывалось от жары на тарелке. Картофель, стараниями поваров превращенный из порошка в пюре, навечно проклятый летным составом под названием «клейстер», возбуждал… дикую ностальгию по маминой жареной картошечке уже через два сеанса употребления. И настоящим поварским искусством были ежедневные упражнения с тушенкой, из которой вольнонаемные мастера умудрялись готовить первое-второе и закуски. Кстати, вольнонаемными были и несколько официанток, которые невозмутимо разносили эти шедевры кулинарии под пристальными взглядами сотен голодных мужиков. Голодных во всех значениях этого слова. От одних только этих взглядов, наверное, забеременеть можно. И вот однажды этот самый голод вконец одолел одного наиболее шустрого пилотягу…

Во время ужина наблюдаем мы картиночку. Люда, одна из вышеупомянутых вольнонаемных официанток, женщина неопределенных форм и возраста, крикливо и безвкусно размалеванная и облаченная по случаю холода в цветастую дубленку местного изготовления, привычно обносила столы, укомплектованные страждущими военными, дежурными разносолами. Шустряк, уловив момент, начал ей что-то жарко шептать на ушко. Люда, склонив голову и не выпуская из рук обширного подноса, внимательно и с некоторым даже интересом выслушала начало его страстной речи. Затем глаза ее округлились, осанка приобрела царственное величие, а лицо — презрительно-жалостливое выражение. Братва, заинтересованно наблюдавшая за развитием событий, заостренным слухом уловила ответ рекрутированной красавицы: «Сынок, да ты меньше НУРСов выпустил, чем я хренов перевидала!» Общий, всепокрывающий гогот сотен глоток послужил занавесом этой легендарной сцены…

Одним из немногих доступных удовольствий для нас была баня. Любовно обустроенная баня на каждой эскадрильской стоянке служила в буквальном смысле слова отдушиной для мужиков, тоскующих по Родине, сохраняющих в заветных уголках памяти смачные воспоминания, связанные с одним из символов России, родного дома, беззаботного мирного времени. Сделанное из подсобного материала (ящики от ракет, бомботара и т. д.), данное заведение являлось лицом каждого подразделения, наиболее посещаемым и почитаемым, в строительство и совершенствование которого вкладывалась вся душа мужчинская, скучающая по домашней работе. За неимением березовых и дубовых веников парились эвкалиптовыми, привезенными из Джелалабада, где процветали субтропики.

Эвкалиптовый веник дух дает целебный, но ласковой пушистости, как от настоящего русского березового веничка, от него, конечно, «не дождесси». А из Джелалабада, кроме веников, привозили попутными бортами и апельсины, виноград, да и обезьянок, случалось. Чудно, когда в Кабуле зима и даже снег можно было иногда увидеть, а тут полчаса лета — и лето, жара за тридцать, мужики наши в бучиле купаются (это такое расширенное слегка русло местной крохотной речушки), периодически расшугивая гранатами мелких змеючек.

Одну такую обезьянку, импортированную из Джелалабада, наши прапора приручили. Пошили ей форму прапорщика, конечно, научили курить. Прикольным фото на память был снимок на фоне вертолета, из пилотской кабины которого высунута свирепая обезьянья рожа, облаченная в шлемофон.

«Я те дам, душман…» — назывался снимок. Название снимка имело еще один подтекст. Дело в том, что дворовый пес, приблудившийся к техноте на стоянке, естественно, получил кличку по происхождению, то есть Душман.

Кабыздох, поначалу робко жавшийся к ноге приютившего его инженера эскадры Ковлагина, вздрагивающий от каждого звука запускаемого двигателя, понемногу осмелел, освоился, и уже через некоторое время, почувствовав себя всеобщим любимцем, уверенно лавировал между рулящими на старт вертолетами, пробираясь к заветному месту, где всегда ему было припасено угощение.

В общем, почувствовал себя хозяином двора в эскадрильской зоне.

Однажды прапор, имеющий шефство над обезьянкой, выгуливал ее по стоянке. Вдруг обезьяна, а вообще-то, как оказалось, обезьян, заприметил собачонку. Примат, делая вид, что смотрит совсем в другую сторону, начал ненавязчиво корректировать курс водителя, который располагался на другом конце поводка. Оказавшись в зоне досягаемости дворняги, коварный шимми мощным рывком освободился от ненавистного ярма, одним прыжком достиг объекта действий и начал яростно насиловать не успевшего опомниться пса.

Ковлагин, издали наблюдавший за маневрированием любимца Дарвина, увидев дергающийся двухцветный комок шерсти, поначалу не въехал в ситуацию. Затем, распознав развратные действия, учиненные обезьянышем, с криком «Убью пидараса!!!» устремился к месту преступления, на бегу трясущимися от ярости руками расстегивая кобуру пистолета.

Расправа была короткой, соответствовала тяжести преступления и законам военного времени…

Никто из нас и не думал жаловаться на бытовые условия еще и потому, что мы видели, как на этой непонятной войне живет пехота-матушка. Вертолетчики всегда воюют бок о бок с наземными войсками, часто для отработки взаимодействия в предстоящей операции посещая друг друга, да и в поле ночевать в обнимку не раз приходилось. Так вот у них за благо — простые палатки, полевая кухонька, а то и сухпай, «Поларис» для обогрева (металлическая труба, в которую соляра капает), тем и довольны ребята. Однажды, прилетев на очередную операцию в Меймене (есть такое местечко на севере Афгана), наша группа была поставлена перед выбором: ночевать в вертолетах или в схроне, вырытом в земле и прикрытом крышкой. Делать было нечего, в незапущенном вертолете холодно зимой, полезли усталые пилоты по вертикальной лестнице, ведущей в схрон, для ночевки.

Одна только мысль не давала покоя. А что, если один дух ползучий проберется через охранение и кинет нам гранату под крышку? Хороший может каламбурчик насчет крышки получиться! Симпатичненькая такая братская могилка… Но комбат успокоил, пообещав выставить дополнительный пост над этим сооружением в знак особого уважения к летчикам, да и устали очень, намотавшись за день, спать хотелось. С разными такими мыслями, провалившись в темную яму забытья, мы «вырубились».