Книга Эскадрилья наносит удар - Анатолий Сурцуков

А в воздухе он почувствовал себя легко и свободно.

Утихла боль в позвоночнике, порожденная напастью под названием «остеохондроз», вечной спутницей вертолетчиков. Остались внизу, на земле, проблемы с устройством внука в детсад. Груз прожитых лет, пот, кровь и слезы остались за кабиной. Он снова почувствовал себя «вьюношей», свободным от всего.

Ну-ка, ручку влево и на себя, педалькой чуть придавить и… пошли-и-и-и. Боевой разворот. Оп-п-п-а-а-а. Наверху. Ручку от себя. Прямо. Педали выровнять. Пикирование. Приборы? Начхать. Не глядим. И так все понятно. Потом глянем. Ручку вправо. Теперь на себя. Шаг вниз. Еще. Правую педаль засуропить до упора. Форсированный разворот. Что это, Ваня, щека у тебя задергалась? Не боись, не уроню, ни машину, ни тебя, бортача. Вот так. Скорость. Вот тут мы придержим, и никуда она не уйдет. О как! Ну что, правак, красиво? Учись, засранец, пока я жив, так тебе никто не покажет, чтобы все на местах было, как на полочках. А вот этого ты никогда больше не увидишь, воронка называется. Опа-па-па. Шо, ошалел? А вот хвостом наружу. Это тебе не на Яке спортивном, это только вертолет могет. И даже может. А хвостом вперед ты на самолете пробовал? Вот то-то же.

А то списали с истребителей на вертушки, и ты потух? Да нет, брат, у нас острых ощущений поболее будет. Ну-ка, где скорость больше ощущается, на высоте десяти тыщ, при девятистах по прибору, или на двадцати, с двухсот пятидесяти? Че ноги под сиденье вжал? Мы и на пяти в Чечне ходили. Очень потому что жить хотелось, а не от хулиганства. Опять же, истребитель, он, как снаряд, выпущенный из пушки, — заранее всегда предопределено, откуда взлетит и куда сядет. Мы же действительно подобны птицам, к аэродромам не привязаны, куда с высоты заприметим сесть, туда и сможем. Запросто.

Ну вот. Задание в зоне закончил, прошу вход в круг к третьему. Понял, разрешили…

Топаем домой. Тогда, в семьдесят третьем, заканчивая курсантские полеты, он так же возвращался после крайнего полета на аэродром на Ми-1, четко осознавая, что больше на этой милой маленькой машинке полетать не доведется. Знал, что впереди — другое время, другая техника, другие полеты…

С оттенком светлой грусти в душе он старался впитать в себя ощущения этого полета, старательно запоминая запахи, звуки, вибрации, виды, открывавшиеся из кабины, и сам образ чудесной красавицы-машины, остающейся навсегда в уже прошедшем времени, которому она принадлежала. Так и сейчас, стараясь по капле выпить до конца мгновения полета, отпущенные ему судьбой, он жадно поглощал, распахнув навстречу все свои чувства, теперь уже последние крохи счастья пребывания в небе…

Толчок. Земля… Ну вот и все…

Прощай, вертушка. Еще увидимся. Во сне. Говорят, после увольнения часто во сне летают… Или… Не знаю, есть ли у машин рай, куда их души попадают после разделки, но ты его точно заслужила…

Прощай!..

Виктор Афанасьевич Зиновьев умер через два года после увольнения в запас. Отказало сердце.