Книга Через соловьиный этаж - Лайан Герн

— Посмотрите на него, — сказал Отори. — Кем бы ни были его родители, в нем течет и голубая кровь. В любом случае я отобрал его у человека из клана Тоган. Его хотел убить Йода. Раз я спас ему жизнь, она принадлежит мне, а значит, мой долг — усыновить его. Только под защитой клана он будет в безопасности. За него я убил человека, а может, и двух.

— Высокая цена. Будем надеяться, что она не поднимется еще выше, — проворчал Ихиро. — Чем же он вызвал гнев Йоды?

— Он оказался в неподходящее время в неподходящем месте, не более. Нет нужды вспоминать об этом. Представь, что он дальний родственник моей матери. Придумай что-нибудь.

— Клан Тоган охотится на Потаенных, — напомнил проницательный Ихиро. — Скажете, он не один из них?

— Если и был, то сейчас нет, — ответил господин Отори. — Все это в прошлом. Нет смысла спорить, Ихиро. Я поклялся защитить юношу и не собираюсь нарушать слово. К тому же я привязался к нему.

— Ничего хорошего из этого не получится, — сказал Ихиро.

Старик и Отори серьезно посмотрели друг на друга. Последний нетерпеливо махнул рукой, и Ихиро опустил взгляд и неохотно поклонился. Я подумал, как хорошо быть господином: знаешь, что в итоге все будет по-твоему.

От неожиданного порыва ветра заскрипели ставни, и вместе с этим звуком мир вновь стал нереальным. Словно какой-то голос сказал мне: ты им и станешь. Мне невероятно захотелось вернуться в утро того дня, когда я собирал грибы в горах — обратно в прежнюю жизнь, к матери и моему народу.

Но я знал, что детство осталось позади, ушло навсегда. Нужно стать мужчиной и терпеливо сносить все, что приготовила мне судьба.

С этими мыслями я последовал за Шийо в ванную. Она, видимо, не догадывалась о них и относилась ко мне, как к ребенку: заставила раздеться, тщательно всего вымыла и оставила отмокать чуть ли не в кипятке.

Позже она вернулась с легкой мантией из хлопка и велела надеть ее. Я повиновался, что еще оставалось делать? Шийо вытерла мои волосы полотенцем, зачесала их назад и завязала в узел на макушке.

— Остановимся на этой прическе, — пробормотала она и провела ладонью по моему лицу. — Не густо. Сколько, интересно, тебе лет? Шестнадцать?

Я кивнул. Она покачала головой и вздохнула:

— Господин Шигеру хочет, чтобы ты обедал с ним, — сказала она и добавила: — Надеюсь, ты не принесешь ему еще больше горя.

Очевидно, Ихиро поделился с женщиной своим дурным предчувствием.

Я последовал за ней обратно в дом, пытаясь по дороге разглядеть его как можно внимательнее. Уже почти стемнело, лампы на железных ножках по углам комнаты излучали оранжевое свечение, которого было никак недостаточно, чтобы удовлетворить мое любопытство. Шийо повела меня к ступеням, шедшим наверх в углу главной гостиной. По такой лестнице я никогда не поднимался: в Мино мы пользовались обыкновенными лестницами с перекладинами. Эта была из темного полированного дерева, наверное, из дуба, и каждая ступенька издавала свой звук, едва я ставил на нее ногу. Я решил, что опять столкнулся с волшебством, и чуть ли не услышал голос его замурованного творца.

Комната была пустой, окна выходили в сад. Начинался дождь. Шийо поклонилась мне — не очень глубоко, как я заметил, — и спустилась вниз. Я слышал ее шаги и слова, которые она говорила на кухне служанкам.

Зала была самой красивой, что мне довелось увидеть в жизни. С тех пор я посетил много замков, дворцов, домов знатных людей, но ни одному из них не сравниться с тем, как выглядела поздним вечером восьмого месяца комната господина Отори. В дальнем углу от пола до потолка возвышался огромный столб — ствол кедра, отполированный так, что была видна текстура и все сучки дерева. Красновато-коричневые балки, тоже из кедра, разделяли кремово-белые стены. По краям циновки, ставшей от последних лучей солнца светло-желтого цвета, на широких полосах ткани цвета индиго были вытканы белые цапли Отори.

В алькове висел свиток с изображением маленькой птицы, которая походила на мухоловок с белыми и зелеными перьями на крыльях, какие обитают в моем лесу. Она была словно живая: казалось, вот-вот вспорхнет и улетит.

Я услышал внизу шаги и быстро сел на пол, скрестив ноги. Через открытое окно я видел крупную серо-белую цаплю, стоявшую в одном из прудов сада. Она стремительно опустила клюв в воду, ухватила какую-то извивающуюся тварь, грациозно поднялась в воздух и скрылась за стеной.

В комнату вошел господин Отори. Следом две девушки несли подносы с едой. Господин взглянул на меня и кивнул. Я поклонился до пола, представив себе, что он, Отори Шигеру, цапля, а я маленькая рыбка, которую он выловил, спустившись в пруд моего мира и упорхнув снова.

Дождь пошел сильней, дом и сад запели звонкими каплями. Вода переполняла сточные канавы, бежала вниз ручейками, и каждый поток звучал по-своему. Дом пел для меня, и я в него влюбился. Я хотел принадлежать ему и ради этого готов был сделать все, чего бы его владелец ни потребовал от меня.

Когда ужин закончился и подносы унесли, мы сели у открытого окна, за которым спускалась ночь. Последние отблески света освещали дальний конец сада. Каскадом бегущий по нему поток стекал в отверстие под стеной с черепичной крышей и впадал в реку, которая издавала неумолкаемый глухой рокот.

— Хорошо возвращаться домой, — тихо сказал он. — Но как река вечно течет у двери, так и мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.

В том же году, когда Отори Шигеру спас мальчика, которому предстояло стать Отори Такео, в одном из южных замков происходили знаменательные события.

Замок, о котором идет речь, был передан Ногучи Масаеки Йодой Садаму за его участие в битве на Егахаре. Йода, одержав победу над давними врагами, Отори, и вынудив их признать поражение на выгодных ему условиях, обратил свое внимание на третий могущественный клан Трех Стран — Сейшу, чьи владения раскинулись на юго-западе. Сейшу предпочли во избежание войны пойти на переговоры. Договор был закреплен предоставлением заложников как из больших доменов, таких, как Ма-руяма, так и более мелких, а именно их ближайших родственников — Ширакава.

Старшая дочь господина Ширака вы Каэдэ отправилась заложницей в замок Ногучи, едва сменив детский кушак на девичий, и с того времени провела там полжизни — достаточный период, чтобы выделить тысячу ненавистных деталей своего будничного существования. Она мысленно по ночам составляла их списки, слишком устав, чтобы спокойно спать, и не решаясь ворочаться в постели, дабы не получить шлепка от одной из старших девушек.

Каэдэ рано научилась держать свои мысли при себе. Никто не мог наказать ее за раздумья, хотя многие знали, что она умнее других. Именно поэтому девушке нередко доставались пощечины и тумаки.

С детской преданностью она хранила ускользающие воспоминания о доме, где росла до семи лет. Каэдэ не видела ни матери, ни младшей сестры с того дня, как отец отдал ее во дворец. С тех пор он трижды приезжал и только расстраивался, видя, что она воспитывается со слугами, а не с детьми Ногучи, что было бы более естественно для дочери воина. Отец едва стерпел унижение, но не имел права выразить свое негодование. Каэдэ, не по возрасту наблюдательная, заметила гнев в его глазах. Два первых раза им разрешили поговорить несколько минут наедине. Девочка запомнила, как отец держит ее за плечи и говорит серьезным голосом: «Как жаль, что ты не родилась мальчиком!» В третий раз ему позволили лишь взглянуть на нее. Больше он не приезжал, и никаких вестей из дома девочка не получала.