Книга Спящий в песках - Том Холланд

* * *

Итак, продолжаю. Место действия – Эль-Амарна.

По мере нашего приближения к месту назначения Петри постепенно ускорял шаг и под конец едва ли не бежал рысцой.

– Когда-то здесь стоял Большой дворец! – возгласил он, взбегая по краю насыпи. Вернувшись к нам, Петри неожиданно схватил меня за руку и спросил: – Картер, вы ведь художник?

Не дождавшись ответа, археолог все так же поспешно потащил меня куда-то. Мы миновали несколько невысоких холмиков и остановились перед дощатой дорожкой, чрезвычайно тщательно и аккуратно освобожденной от песка и поднятой на поверхность. Мне сразу вспомнилось, что еще в Каире Петри говорил о долге археолога перед прошлым, о том, что истинный ученый обязан не только искать и находить, но и тщательно сберегать следы древних цивилизаций.

– Сюда, – пригласил он, так и не выпустив моей руки.

Повинуясь, я взошел следом за ним на дорожку.

– Вот! – Петри ткнул пальцем вниз. – Если вы действительно художник, то скажите: что вы об этом думаете?

Я проследил за его жестом и не без трепета увидел расчищенную мостовую, покрытую удивительно изящной росписью. В ней господствовали природные мотивы: рыба, плавающая в заросших лотосами прудах, скот, пасущийся на сочных лугах, коты с зажмуренными от удовольствия глазами, вальяжно развалившиеся на солнышке... И птицы. Великое множество птиц – сидящих на ветвях деревьев, парящих, раскинув крылья, в небе или взмывающих ввысь.

Именно они главным образом и привлекли мое внимание, ибо я мигом понял, что могу идентифицировать почти каждую. Там были ласточки и зимородки, гуси и утки, ибисы и удоды – словом, все многообразие пернатых, обитающих в долине Нила И какой живостью, какой удивительной точностью отличались эти изображения! Конечно, мой опыт общения с египетским искусством был скромен, но никогда доселе мне не удавалось видеть древние творения, в которых натурализм так примечательно сочетался бы с утонченной изысканностью стиля.

– Как можно называть такие изображения фантастическими?! – воскликнул я, обернувшись к Ньюберри. – Это же настоящее чудо реалистичности!

– Естественно, – хмыкнул Петри. – Перед вами самое совершенное художественное творение, какое мне когда-либо удавалось раскопать.

Ньюберри медленно кивнул.

– Пожалуй. Но это наводит на мысль о том, что и фараон, заказывавший подобные произведения, фараон, пожелавший жить в таком месте, был человеком еще более выдающимся и необычным, чем мы думали. Ибо – вы только посмотрите! – здесь нет никаких колесниц, никаких войск, никаких сцен войны и насилия. Лишь... – Глаза его расширились. – Лишь богатство и великолепие жизни.

Пребывая в восхищении, он не отрывал глаз от росписи, и даже Петри, похоже, проникся его настроением, выражение мрачной неприветливости на его лице уступило место улыбке, вызванной гордостью за выдающееся открытие.

– Да, он явно был человеком экстраординарным.

– Кто? – спросил я, воззрившись на археолога.

– Как это – кто? Фараон, конечно. А кто же еще?

– Какой фараон?

Брови Петри полезли на лоб.

– Это что же получается, Ньюберри? – удивленно воскликнул он. – Выходит, вы держите своего помощника в неведении? Неужели вы и словом не обмолвились ему об Эхнатоне?

– Он в Египте совсем недавно, – извиняющимся тоном пробормотал Ньюберри. – А вы прекрасно знаете, что я не склонен рассказывать о моих надеждах, связанных с этим местом, каждому встречному.

– Ваших надеждах? – рассмеялся Петри. – На сей счет могу сказать одно: вы попусту теряете время.

– Я отказываюсь этому верить, – возразил Ньюберри.

– Отказываетесь? Да разве вы не знаете, что все концессии на проведение раскопок там, – Петри махнул рукой в сторону кольца утесов, – находятся в руках французов. Они – а не вы – в конце концов и доберутся до столь милой вашему сердцу гробницы.

– До какой гробницы? – осмелился подать голос я. – О какой гробнице идет речь?

Ньюберри посмотрел на меня с сомнением.

– Пожалуйста! – теперь уже взмолился я. – Тот, кто увидел и оценил эту красоту, – я указал на расписной пол, – просто не сможет и дальше оставаться неосведомленным. Я должен узнать больше! Если тут замешана какая-то тайна, то я обещаю вам свято ее хранить!

Петри неожиданно рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– Я вижу, вы славный юноша и искренне увлечены нашим делом. Ну что ж, так и быть, если вас и вправду интересует история царя-вероотступника, то я, пожалуй, расскажу вам все, что смогу, – точнее, все, что в настоящий момент уже является достоянием гласности.

– История царя-вероотступника? – недоуменно переспросил я, на самом деле сгорая от нетерпения ее услышать.

– Да, его самого, – подтвердил Петри. – Ибо нет никаких сомнений в том, что фараон Эхнатон был самым настоящим бунтарем.

Покосившись на Ньюберри, Петри вновь похлопал меня по плечу и повел по дощатым мосткам дальше, к палаткам.

– Вот, – сказал он, подойдя к одной из них и откидывая полог. – Наша последняя находка. Состояние, конечно, плачевное, но даже в таком виде это заслуживает внимания.

Я неуверенно приблизился к лежавшему в дальнем углу палатки обломку каменной плиты. Ньюберри, напротив, нисколько не скрывал крайнего возбуждения. Какое-то время мы оба молча рассматривали артефакт.

– Видите? – спустя несколько мгновений обратился ко мне Ньюберри. – Разве я не был прав, называя это гротеском?

Я не ответил, продолжая с изумлением вглядываться в покрывавшую камень резьбу. Композиция включала в себя группу фигур, несомненно египетских, но не похожих ни на какие из тех, что приходилось мне видеть прежде. Фараона среди них я узнал исключительно по царским регалиям, ибо в отличие от всех прочих владык Египта этот не походил ни на бога, ни на героя. Отвисший живот, широкие, почти женские, бедра, худые, практически лишенные мускулатуры руки и куполообразный череп делали его откровенно уродливым. Удлиненное лицо с пухлыми губами и миндалевидными глазами тоже нельзя было назвать красивым. Глядя на это отталкивающее изображение, походившее на портрет скорее евнуха, чем мужчины, и – тут нельзя было не согласиться с Ньюберри – безусловно гротескное, я почувствовал, как по спине моей пробежал холодок. Впрочем, общее впечатление мое не сводилось к одному лишь гротеску – присутствовало и какое-то иное ощущение, противоречившее первоначальному чувству отвращения и неприятия. И лишь спустя несколько мгновений мне открылся источник этого ощущения: рядом с фараоном художник изобразил трех девушек с такими же странными куполообразными черепами, как и у самого царя. Две сидели у его ног, а третью властелин Египта нежно целовал в лоб. Ни в одной из гробниц, ни в одной из книг по египтологии мне ни разу не довелось встретить что-либо похожее на столь трогательную, нежную семейную сцену.