Книга Улица Теней, 77 - Дин Кунц

Она писала кантри и прекрасно понимала эту музыку, потому что родилась в семье фермера, который потерял свою ферму в рецессии 1980-х, когда Туайле исполнилось два года. После этого его взяли механиком в эксплуатационную службу теплоэлектростанции, работающей на угле, и он трудился, по большей части, в помещениях без единого окна, где температура воздуха зачастую переваливала за пятьдесят градусов. Трудился по десять часов в день, пять, а иногда и шесть дней в неделю. Не раз и не два оказывался на волосок от смерти. Уинстон Трейхерн оставался на этой работе двадцать два года, чтобы его семья имела крышу над головой, не отказывала себе ни в еде, ни в одежде. Туайла никогда не слышала его жалоб, после смены он принимал душ на работе, так что приходил домой бодрый и чистый. Туайле шел уже двадцать пятый год, когда на теплоэлектростанции взорвалась угледробилка, убив ее отца и еще двух человек.

От отца она унаследовала жизнерадостность, вот почему меланхолические песни давались ей с трудом, и она полагала, что такое наследство лучше мешка денег.

И пока дождь заливал город и бил в окна, мелодия медленно, но верно формировалась вокруг слов. Туайла начала осознавать, что никому не спеть эту песню лучше Фаррела Барнетта, ее бывшего мужа. Его первым исполнительским хитом и ее первым попаданием в первую десятку стала сочиненная ею песня «Уходя поздно и тихо». Когда они поженились, она уже написала четыре песни для его второго альбома.

Тогда она думала, что любит Фаррела. Может, и любила. Со временем поняла, что отчасти ее тянуло к нему по другим причинам: глаза у него были того же оттенка синего, что и у ее отца, и он напоминал ей Уина Трейхерна неизменной веселостью и ощущением, что ему можно доверять.

В случае Фаррела веселость была истинной, пусть иногда маниакальной и не соответствующей ситуации. А вот внушаемое им доверие на поверку оказалось таким же эфемерным, как луч света, который проецирует изображение на киноэкран. Он прокатывался по женщинам, как торнадо — по городкам в Канзасе, рушил другие семьи и наиболее ранимых возлюбленных начисто лишал самоуважения, словно находил удовольствие не в сексе, а в разрухе, которая оставалась после его ухода. И хотя к Туайле он относился бережно, к другим женщинам уважения не проявлял. В некоторых случаях эти бедняжки, пройдя через страдания, оказывались на пороге дома Туайлы, словно общение с Фаррелом Барнеттом превращало их в сестер по несчастью, и они могли утешить друг друга и спланировать взаимную месть.

По прошествии четырех лет она больше не любила его. Туайле потребовалось еще два года, чтобы понять — если она с ним не разведется, он разобьет ее жизнь и разбросает осколки так далеко, что она уже никогда не сможет их собрать. К тому времени пятнадцать песен Фаррела побывало в хит-парадах в разделе кантри. Двенадцать написала Туайла, восемь из них поднимались на первую строчку.

Что более важно, у них родился ребенок — Уинстон, названный в честь отца Туайлы, — и поначалу Туайла не хотела, чтобы мальчик рос без отца. Но со временем пришла к пониманию, что в некоторых случаях для мальчика неполная семья лучше, чем отец-нарцисс, который появляется дома лишь для того, чтобы чуть перевести дух, прежде чем возобновить марафон по чужим постелям. Все равно и дома он больше общался со своими льстивыми дружками, не обращая на сына никакого внимания.

И хотя она больше не любила Фаррела, он ей даже и не нравился, ненависти к нему она тоже не испытывала. И решила, что, закончив работу над «Одной дождливой ночью в Мемфисе», предложит ее Фаррелу, поскольку он исполнил бы ее лучше других. Ее песни поддерживали старушку-мать. Обеспечивали будущее Уинни. Старые счеты не могли быть помехой перспективам песни.

Когда послышался гул, идущий не с разрываемых молниями небес, а из-под земли, пальцы Туайлы замерли на струнах. Она почувствовала, как затрясло «Пендлтон». Полученные ею статуэтки премий «Грэмми» и «Ассоциации кантри-мюзик» задребезжали на стеклянной полке в шкафчике за роялем.

В ожидании надвигающейся беды она все еще смотрела в окно, когда зигзаги нескольких молний разом рассекли небо, и эта апокалипсическая вспышка, казалось, не только заставила капли дождя замереть в воздухе, но и стерла с лица земли другие дома на улице Теней. Когда земля перестала дрожать и гром сотряс небо, грозя обрушить его, молнии и дождь на мгновение вступили в заговор, чтобы стереть с лица земли четыре полосы движения по улице Теней. Городские улицы у подножия холма исчезли, вместе со зданиями и их огнями. В сверкающих небесных вспышках Туайла видела лишь бескрайнюю, пустую землю, длинный склон холма и равнину за ним, море высокой травы и редкие рощи черных деревьев с торчащими во все стороны, лишенными листвы ветвями.

Это видение, конечно же, нарисовало ее воображение, приняв за реальность отсвет молний на залитом дождем оконном стекле, ничего больше, потому что, едва небесный фейерверк погас, город занял прежнее место, со своими домами и парками. По длинному бульвару в обе стороны двигались автомобили, черный асфальт блестел от дождя, от него отражался свет фар и красных задних огней.

Туайла обнаружила, что уже поднялась с высокого стула и положила гитару на ковер, хотя и не помнила, когда она это сделала. Она стояла у окна. То, что увидела чуть раньше, могло быть только оптической иллюзией. Однако во рту у нее пересохло, пока она дожидалась очередного залпа молний. Но, когда они засверкали, город не исчез, прочно зацепившись за положенное ему место. Пустынная, заросшая травой равнина не появилась. Мираж. Иллюзия.

Туайла повернулась, чтобы взглянуть на шкафчик за роялем. Ни одна из статуэток не упала, но дом действительно трясло, в этом она не сомневалась. Это тебе не отблеск молний на залитом дождем стекле.

Глава 8

Квартира «2-В»

Бейли включил все лампы и люстры в гостиной, в своей спальне и спальне для гостей, в обеих ванных комнатах, на кухне. И оставил включенными, хотя никого в своей квартире не нашел. Увиденное его не испугало. Скорее вызвало любопытство. И чем ярче горел свет, тем повышалась вероятность, что он сумеет получше рассмотреть того — если будет на кого смотреть, — кто появится следующим.

Он даже не стал рассматривать вариант, что существо в бассейне или ушедший в стену призрак — галлюцинация. Наркотиков он не употреблял. Пил в меру. Если в мозгу возникла опухоль или он страдал какой-то болезнью, одним из симптомов которой являются галлюцинации, то ранее ни опухоль, ни эта болезнь не давали о себе знать. И по его опыту, посттравматический синдром, вызванный ужасами войны, являлся, по большей части, выдумкой психиатров, которые нашли в этом золотую жилу.

В спальне Бейли достал пистолет из нижнего ящика прикроватного столика. «Беретту» калибра 9 мм с шестидюймовым стволом и оптическим прицелом ночного видения «триджикон».[7]Оружие это он купил после возвращения к мирной жизни, но случая воспользоваться им так и не представилось, за исключением тира.