Книга Благословение Пана - Эдвард Дансейни

И мелодия стала ответом на все вопросы. То, что сказали ему чистые звуки, он ни за что не смог бы выразить словами; наверное, никто не смог бы. Но пока звучала музыка, пока эхо разносило ее по округе, Томми был спокоен, его не мучили вопросы, ибо он получил ответ, ничто не раздражало его и не мешало ему, все тайны, которые таились за горным перевалом, стали как будто близкими, понятными и дружественными, и он ощутил себя частью того сообщества, которому все ведомо о тихой ночи, о лесной чащобе, об откровениях лунного света и недомолвках тумана.

Когда мелодия стихла, вернулись прежние вопросы, тайна показалась Томми еще менее постижимой, чем прежде, и все вокруг вновь стало непонятным. А ведь несколько мгновений назад ни один из вопросов, которые он мог бы задать ночи, ни одна тайна, спрятанная во тьме, даже тайна крошечных лапок, топочущих в шелестящей траве, не остались без ответа. И то, что это было и может быть опять, наполнило душу Томми великим покоем.

Что же это был за ответ? Томми сам не знал, понимая лишь, что получил его. Тихая ночь ничего не сказала. Над головой Томми промелькнула серебряная молния, упал метеорит. Светляки оставались на своих постах. Застрекотал кузнечик. Томми вновь поднес свирель к губам, и мелодия вновь ответила ему на все вопросы; однако ее ответ нельзя было передать человеческими словами, так что, когда стихло эхо, Томми сам не мог сказать, каким образом несколько мгновений назад знал все тайны – от предназначения Старых Камней до тех чувств, что побуждают стрекотать кузнечика.

В деревне залаяли собаки и лаяли еще долго после того, как умолкла свирель. Мужчины отрывались от газет или от карт и, ничего не понимая, полагали, что им что-то померещилось. Девушки тоже слышали свирель, но они верили своим ушам и знали, что она звучала на самом деле. Вот только они не задумывались о том, что звучало, и лишь вопросительно смотрели на своих матерей. Одна из девушек спросила: “Можно мне пойти к Мэри Меритон?” Другая сказала: “Я обещала навестить старую миссис Скеглэнд”. Третья якобы побежала взглянуть, все ли в порядке с теленком.

И все, кому удалось сбежать из дома, отправились в заросли шиповника и ежевики на поиски музыканта. В тот вечер они не нашли его. Томми убежал, опасаясь, как бы не узнали, что это он, ведь прежде он не вырезал ни одной свирели, вот и боялся, как бы его не засмеяли. Но в деревню он не вернулся, а пошел на северную сторону горы, чтобы не встретить никого из деревенских, если им придет в голову подняться на Волд. Так он попал на маленькую полянку, спрятавшуюся за высокими зарослями и темную из-за нависших над ней ломоносов. Едва заметно поблескивала в темноте белая тропинка. Томми остановился и снял ботинки, потому что его раздражал стук каблуков в вечерней тишине. С босыми ногами он сразу же почувствовал себя ближе к тайне, ключом к которой была его свирель.

Полянка оказалась незнакомой, так как находилась в стороне от привычных дорог. Томми бесшумно ступал по гладкому известняку вдоль высокой зеленой изгороди, и ему казалось, что он остался один на один с первозданной бессловесной ночью. Внезапно между ломоносами и как будто прямо над головой Томми, а на самом деле в верхнем этаже дома, который оказался всего в нескольких ярдах от полянки, зажгли свет. От неожиданности Томми остановился как вкопанный, всматриваясь в близкое окошко. Еще нестерпимей ему показалось его одиночество. Опять ночь сумела удивить его. Усевшись на высоком берегу реки, Томми поднес к губам свирель и потихоньку заиграл на ней. И тайна одинокого окошка открылась ему. Тогда он вернулся на полянку, вышел на открытое звездам место, потом на дорогу и по ней стал двигаться дальше в северном направлении, пока не встретил человека, который направлялся в долину, и решил по мосту перейти речку. Свои ботинки Томми все еще держал в руке, а свирель лежала у него в кармане. Утешенный и наконец-то успокоенный, Томми возвращался в деревню совсем не с той стороны, с какой покидал ее. А над ломоносами, за окном, которое светилось в ночи, девушка-служанка со странным и непонятным ей волнением вглядывалась в ночь. Полянка была освещена льющимся из гостиной светом, потому что никто не позаботился зашторить окно. Значит, волнующая мелодия не могла доноситься оттуда. Старая миссис Эрлэнд читала в гостиной и тоже слышала мелодию или, по крайней мере, была почти уверена, что слышала ее. Она встала, подошла к окну и, выглянув наружу, сначала посмотрела налево, потом направо. Не заметив ничего необычного, она позвонила в колокольчик, чтобы спросить Лайли, не слышала ли она что-нибудь. Ведь то, что услышала сама миссис Эрлэнд, если она действительно это слышала, было ни на что не похожим и, самое неприятное, звучало совсем близко. Однако еще прежде чем зазвонил колокольчик, Лайли выскользнула из дома, пробежала по двору, открыла калитку и оказалась на краю полянки. Когда же Томми босиком зашагал по дороге, она крадучись последовала за ним, потом так же крадучись проводила его до речки, сама не зная зачем, однако в песне свирели было что-то такое, из-за чего Лайли не могла поступить иначе.

Глава седьмаяЗОВ ВОЛДА

На другой день в деревне только и было разговоров, что о свирели. Все ее слышали. Чистые выразительные звуки проникли в гостиные, где мужчины беседовали или играли в карты, отчего беседы стали никчемными, игра – бессмысленной, комнаты – душными и всех потянуло на гору. Однако обошлось тем, что в гостиной на полуслове прервалась беседа, не легла на стол карта, в пабе притихли посетители, но это продолжалось недолго, а потом все пошло как обычно. На другой день только и говорили, что о странной песне свирели.

Пять или шесть девушек, которые сумели убежать из дома, не найдя никого, поздним вечером возвратились домой, принеся на юбках колючки и росу, но не проронили ни слова, пока не настало время идти в постель. Другие тоже слышали незнакомую песню и надолго задумались, хотя ни с кем ни одним словом не перемолвились о своих мыслях. На другое утро они тоже только и говорили, что о музыке: вся деревня говорила о ней, разве что девушки и юноши не обсуждали ее между собой. Если же юноша упоминал о мелодии в беседе с девушкой, она делала вид, будто не слышала ее или не заинтересовалась ею, хотя все ее мысли были об услышанных накануне звуках свирели. Тем не менее, несмотря на все пересуды, лишь один человек догадывался, кто музыкант, и лишь один человек знал его. Миссис Тиченер, восемнадцать лет назад увидевшая в саду викария то, что уже тысячу лет никто не видел, заподозрила Томми Даффина, а Лайли, жившая в доме на отшибе, точно знала, что это он. Она знала, поэтому стала первой последовательницей новой и странной ереси, ибо, вне всяких сомнений, это была ересь для викария Анрела, такая же странная, как для всех остальных, и новая – так, несмотря на долгую историю человечества, казалось всем, кроме тех людей, которые перевернули много страниц в книге сказок и легенд, рассказывающих историю человеческого рода.

Разговоры о вечерней музыке скоро достигли фермы Даффинов, и мистер Даффин говорил о ней за обедом с миссис Даффин, поскольку обоим казалось, что они слышали свирель. Томми же молча слушал их, и его мнением никто не поинтересовался. После обеда Томми пошел в свою комнату, где стоял глубокий старый сундук, и спрятал свирель на самое дно под разными вещами, слишком неприглядными, чтобы кто-то захотел в них покопаться; там она пролежала всю осень в полной безопасности. Прошло время, и по вечерам в долине стал появляться легкий туман, сквозь который, как сквозь тонкую завесу, заросшие травой склоны поблескивали, словно тусклое золото. Везя в сарай телегу с сеном, Томми чувствовал, как его тянут к себе золотистые склоны и волшебные сумерки, однако он больше не ходил со свирелью на гору, потому что его напугали разговоры о музыке, неожиданно явившейся ему, и он страшился, как бы не стало известно, что это он играл на свирели песню, не менее загадочную для него самого, чем для всех остальных, которым она явилась в их гостиных.