Книга Умышленное обаяние - Ирина Кисельгоф

Город изменился, придется открывать его заново. Отлично! Не люблю вспоминать. Да я ничего и не помню…

* * *

Я снял квартиру. Первый этаж в старом доме, отдельный вход с торца. Потолки сводчатые, высокие, от двух с половиной метров. Три арочных окна в большом зале, забранные решетками. Кодовый замок на двери в тамбур. Это хорошо. Будет где ставить мотоцикл. Я подошел к окну и споткнулся о край разорванного линолеума; в дыре виднелся пол, похожий на искусственный гранит.

– Что здесь было? – спросил я.

– Железнодорожные кассы, – ответил владелец. – Здесь только две квартиры – моя и эта. Кассы перегородили, я выкупил обе. Все ваши вещи?

– Да, – я бросил рюкзак на пол и протянул баксы. – Вот плата.

– Спасибо, – старик, не считая, положил деньги в карман. – Я думал, вы прибудете раньше.

– Я прилетел несколько дней назад, но мне пришлось съездить на юг. Там тоже дожди.

– А, – понимающе произнес старик. – К Бенедиктову?

– Да.

– У меня есть одна просьба… – Его лицо неожиданно страдальчески сморщилось, превратившись в маленький кулачок.

– Да? – Я подумал, что он имеет в виду женщин.

– Заходите ко мне на чашку чая. Я живу один… – Он замялся.

– Хорошо, – безлично сказал я, глядя на дождь.

– Постельное белье в шкафу.

– Хорошо, – не оглядываясь, повторил я.

– Чистое…

– Я зайду, Андрей Валерианович. Обязательно. Но не сейчас…

Его глазки слезились от старости, он был жалок своим одиночеством. Я взглянул на него и узнал себя. Мне стало неприятно.

– Мне хотелось бы оставлять мотоцикл в тамбуре, – резче, чем следовало, произнес я.

– Конечно, конечно, конечно, – торопливо забормотал старик. – Когда вы хотите их посмотреть?

Я промолчал, он потоптался и ушел.

В темное оконное стекло билась ледяная вода, в его верхнем углу двоилось отражение света голой электрической лампы. Как два желтых глазка на дымчато-черном, прозрачном крыле Стикса. Стикс – редкий подвид Аполлона дельфийского, встречается только на высокогорье. Я видел брачный танец пяти Стиксов. В провале узкого ущелья внизу – темная вода ледяной реки, текущей по дну ущелья, вверху – на голубом фоне неба пять серебристо-черных переливчатых звезд. То пентаграммой вниз, то пентаграммой вверх. Таким и должен быть мрачный посланник Аида.

Я не коллекционирую бабочек в прямом смысле слова, но собираю их воображением с детства. Мне хотелось бы этого избежать, но собирательство превратилось в привычку. Не люблю насекомых, бабочек тем более. С их жилистых крыльев сыплется перхотью чешуя, пачкая пальцы. Их водянистое тельце упаковано в волосатый хитиновый футляр. На каждой лапке по паре коготков, их обманчиво деликатные прикосновения омерзительны до тошноты. Они вытягивают хоботок и касаются крошечными ножками, пробуя вкус моей кожи внутренними сенсиллами, и меня до костей пробирает дрожь. Я не беру их в руки, противно. Но меня к ним тянет, несмотря на запрет. Мое воображение распинает их на куске пенопласта швейными булавками, забитыми в грудь и крылья. И оставляет умирать. Так лучше. Для меня.

Два желтых глазка, не мигая, смотрели мне прямо в лицо. И я вспомнил кофейные глаза бабочки-зебры. Вернее, я ее не забывал. И понял, в чем дело, – она смотрела на меня из-под черных, змеиных бровей. Ее глаза не приглашали, не предостерегали, они подстерегали. Мое «нигде» научило ее смотреть на меня исподлобья. Можно было упростить задачу, но я злобный трутень, бьющийся башкой об стекло рядом с открытой створкой окна. Легкий путь скучен, я намерен получить свое без поддержки. Я знал, что она не позвонит. Так и вышло.

– Как ты меня нашел?! – изумилась она.

– Надоело ждать, – ответил я. – Знал, что не позвонишь.

– Я тебя забыла, – растерянно сказала она.

– Я понял. – Я застал ее врасплох, она не ждала.

– Как ты меня нашел?! – В ее голосе был слышен металл.

– Ты сама этого хотела. Или зачем ты дала свой телефон?

– Это не так! – возмутилась она.

– Я охочусь за бабочками, имитирующими глаза позвоночных животных. В моей коллекции обнаружилась существенная брешь – кофейные глаза. Я до смерти хочу заполучить их.

Но я вдруг осознал: сегодня мне не повезет.

– Мне не понять. Я не коллекционер, – согласилась со мной она.

– Я научу. Не бойся, – я почти просил.

– Не хочу, – отрезала она. – И точка.

– Неправда! Мы похожи! – Я почти кричал.

– Разве?

– Жара и кофе, – почти взмолился я.

Она выключила меня, не дослушав. Сука! Я был раздавлен. Но чем ценнее предмет, тем сильнее мне хочется им владеть. Бабочка-зебра не была бесценной, но могла стать, если я ее не раздобуду.

– Сука! – выругался я.

Бабочка с мужским именем Саша вызывающе рассмеялась в ответ. В ее фасеточных глазах переливалась мозаикой кофейная пенка. Я решил не отступать.

Я нашел ее в том же кафе. Субботним вечером. Она сидела спиной ко мне в компании с очередным самцом. Бабочка снова на охоте? Меня душной волной охватило бешенство. Бортанула меня, чтобы заполучить грызущего примитива? Уже вычислила бумажник, набитый кредитками? Смешно! Ты провалилась, детка! В дешевом кафе не ищут бабло.

Я сел за ее спиной, чтобы слышать.

– Холодно? – повторил он мои слова.

Я сжался; он копировал меня, а бабочки почти не различают цвета.

– Жарко, – засмеялась она.

Их брачный хохоток закружился в спертом воздухе дешевого кафе, приглашая на танец. Меня скрутило от волнения. У нее мужское имя и низкий, неженский голос. Я услышал ее смех со стороны и увидел гинандроморфа – одна половина тела мужская, другая женская. Рождение полусамца-полусамки – достаточно редкий случай, живой гинандроморф – несомненная удача. Коллекционер не пожалеет за них денег. Я – тоже. И почему же, позвольте спросить? Женское и мужское мирно ужились единым целым, не мешая друг другу. Поэтому?.. Как там? Пусть двое погибнут, чтоб ожил один… бла-бла-бла… андрогин… Да о чем я? Бред!

Я слушал ее смех и чувствовал неистовое желание – такое сильное, что готов был взять ее прямо сейчас, чтобы узнать свою половину. Отыскать и вернуть.

– У вас красивые губы. – Его квадратная челюсть выдвинулась вперед, раскрыв рот зияющим сачком.

– Абрикос? – подсказала она ему пароль.

Он ничего не понял, я чуть не рассмеялся. Нет. Не конкурент.

Она сказала, что из детства к нам приходит все, я согласился с ней. Неужели мы похожи?

– Разве такое бывает? – не поверил он.

Бывает. Поэтому свое детство я не помню. Так лучше. Для меня. Неужели мы так похожи?