Книга Джим-лифтёр - Анна Иосифовна Кальма

туда, где пустырь откосом спускался к тёмной большой реке. Вот уже чуть слышно в темноте журчит вода. Хуан сползает к реке, погружается в тёмную парную воду. Он не боится — недаром мальчишки Солёной улицы считают его лучшим пловцом. Но он может грести только правой рукой — левая поднята над водой: в ней зажата драгоценная бумага. Нет, Хуан не даст ей намокнуть: там подписи всех друзей, там подпись отца!

Вода относит мальчика. Посреди реки течение сильнее. К тому же враги заметили светлое пятно на воде. Вокруг Хуана крупным дождём сыплются пули. От каждой на воде вскакивает пузырёк. «Когда дождь такой крупный, он скоро прекращается», — вспомнил Хуан. В то же мгновение что-то сильно ударяет его между плеч, и тёмная тёплая вода окутывает его с головой.

4

Уже больше двух часов Рамон-Малыш беспокойно топтался в хибарке каменщиков. Давно уже Мартинец должен был принести Обращение. Со вчерашнего дня Рамон не решался высунуть нос наружу. Кажется, за ним на Солёной улице увязался шпик. Еле удалось удрать. Хорошо, что эта хибарка ещё не привлекает внимания.

Рамон шагал и всё время курил чёрные, дешёвые сигары, так что кругом стоял туман. Шли минуты, и тревога его росла.

— Нет, выйду, посмотрю, что делается на улице, — решил он наконец.

Он толкнул дверь, но она не поддавалась. Что-то там, наружи, мешало. Малыш толкнул сильнее и услышал слабый стон.

— Кто? Кто там? — пробормотал он, схватывая свечу.

В тусклом свете он увидел маленькую, скорчившуюся на пороге фигурку. Рамон приблизил свечу к самому лицу лежащего, узнал Хуана и подхватил его на руки:

— Мальчик, что с тобой?

Медленно открылись чёрные глаза:

— Дядя Рамон, я так старался… не подводить тех, кто надеется… У меня под рубашкой — бумага… Мы все подписали её… Я тоже…

Дрожащей рукой Рамон нащупал под мокрой рубашкой Хуана бумагу. Чернила на ней расплылись и смешались с водой и кровью мальчика.

КРАСНЫЕ БАШМАЧКИ

Темнокожая девочка Нэнси жила с матерью в американском городе.

Мать Нэнси работала судомойкой в ресторане и домой приходила ночью. Но как бы поздно ни возвращалась мать, Нэнси всегда её дожидалась и без неё не ложилась спать.

В доме, где они жили, водилось множество крыс, и Нэнси очень их боялась. Крысы бегали по всем коридорам и комнатам и поедали всё, что им нравилось.

У Нэнси износились башмачки. Так износились, что даже сосед, сапожник Билл, ни за что не брался их чинить. У левого башмачка совсем оторвалась подмётка, а правый так широко разевал рот, что из него были видны пальцы на ноге Нэнси.

Утром, разглядывая то, что осталось от её башмачков, Нэнси заплакала:

— Как же я буду теперь ходить разутая?..

Мать тяжело вздохнула:

— Буду оставаться на работе до утра… Тогда, может быть, удастся скопить немного денег и купить тебе новые башмачки.

До утра? Значит, всю ночь Нэнси будет одна? Но желание иметь новые башмачки было так сильно, что Нэнси даже не обратила на это внимания.

— Мама, купи мне красные башмачки. Знаешь, как у той девочки, которую мы с тобой видели в парке, — просила она мать.

Та снова вздохнула:

— Не знаю, девочка, смогу ли я заработать столько денег.

Однако Нэнси так жалобно просила купить ей непременно красные башмачки, что мать, наконец, пообещала.

В свободный день они вместе отправились в обувной магазин. В блестящих, зеркальных витринах магазина стояли ботинки и туфли всех цветов. У Нэнси даже глаза разбежались: она никогда ещё не видела такой нарядной обуви. Вдруг она закричала:

— Мама, мама, смотри: вот они — красные башмачки! Идём скорее, мама, купим их!..

Они вошли в магазин. Один приказчик примерял жёлтые туфли белокурому курносому мальчику, другие преспокойно болтали. Высокий хозяин у конторки даже не оглянулся на негритянку с девочкой.

Нэнси с матерью долго стояли у прилавка. Наконец мать робко попросила:

— Простите, пожалуйста, не покажете ли вы красные башмачки для моей девочки?

Один из приказчиков нехотя подошёл к ним.

— Это дорогой товар, — сказал он. — Хватит ли у вас денег на такую обувь?

Мать показала свой кошелёк:

— Вот, сэр, всю последнюю неделю я работала по ночам.

Только тогда приказчик выложил на прилавок пару красных башмачков. Они были такие мягкие, так славно блестели и пахли новой кожей, что Нэнси захлопала в ладоши.

Приказчик буркнул:

— Можете примерить, если хотите.

Примерять обувь покупателям должен был он сам, но он и не подумал нагнуться для этих чёрных покупательниц. Мать сама стала на колени перед Нэнси и принялась натягивать ей башмачки. Но вот горе: они были малы девочке.

— Нет ли у вас, сэр, пары побольше? — попросила мать.

Приказчик хмуро посмотрел на неё:

— Побольше? Имеются. Только и эту пару, которую вы примеряли, вам тоже придётся взять…

Мать поднялась с колен.

— Взять эту пару? — переспросила она. — Но ведь башмаки девочке тесны…

Приказчик спокойно завёртывал башмаки в бумагу:

— А кто же захочет взять обувь, которую надевала на свою ногу темнокожая? Вы обязаны взять у нас эти башмаки.

Мать всплеснула руками:

— Боже мой, да ведь у меня денег всего на одну пару! Значит, моя дочка останется без обуви?

Услышав это, Нэнси громко заплакала. Мать подошла к хозяину магазина.

— Сэр, — обратилась она к нему, — прошу вас, сэр, позвольте мне не покупать эти башмаки… У меня нет ни цента лишнего, сэр…

— Я не хочу терпеть из-за вас убытки, — проворчал хозяин. — Вы должны были знать, когда примеряли, что после вашей девочки ни один американец не купит для своих детей эти башмаки.

— А вот и ошибаетесь, хозяин, — раздался вдруг громкий весёлый голос.

Покупатель в синем рабочем комбинезоне подошёл к прилавку и погладил Нэнси.

— Не надо плакать, девчурка, — сказал он. — Хоть и дороги башмаки, которые ты примеряла, но я их всё-таки возьму: они отлично пригодятся моей дочке. А себе ты купишь другие. Я-то хорошо знаю, что такое трудовые деньги.

Он вынул из кармана несколько монет, заплатил приказчику и забрал у него свёрток с башмаками. Потом поклонился матери Нэнси и вышел из магазина.

Счастливые и весёлые возвратились в этот день Нэнси и её мать домой. Темнокожая девочка радовалась новым красным башмачкам, которые тихонько поскрипывали при каждом её шаге. А мать её