Книга Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр

За последние шестнадцать лет он, разумеется, уже испробовал все средства, чтобы, не целуясь, любить дольше, чем один вечер. Говоря обобщенно, существует две возможности избежать поцелуя взасос — оставаться либо на стадии «до поцелуя», либо на стадии «после поцелуя».

Первое всегда оборачивалось мукой неудовлетворенности. Достаточно вспомнить те ужасные ночи с Пией, похожей на Клеопатру студенткой с факультета искусствоведения, с которой он познакомился в университете. Он тогда как раз пытался изучать юриспруденцию и подрабатывал официантом в студенческой столовой. Уже к концу их первого совместно проведенного вечера они поняли, что интеллектуальное сближение прошло идеально, что на идейном уровне они понимают друг друга на все сто, даже особенно не вникая в то, что говорит собеседник. Для этого они были слишком очарованы друг другом.

Пора было переходить к следующему этапу — телесному взаимодействию. Поэтому они в три часа утра, забившись в самую темную нишу бара, беззвучно шевелили влажными от вина губами под звуки Тома Уэйтса. Сидеть ближе друг к другу, чем они уже сидели, было просто невозможно. И каждая фраза, произносимая Пией ему на ухо хмельным от любовного томления шепотом, будь то: «Говорят, выставка Пикассо — просто блеск!», «Мне нравится этот бар» или «В субботу мне нужно навестить бабушку», означала одно: «Ну поцелуй же меня наконец!» Но Макс железно держался на стадии «до поцелуя». Он шептал ей в лицо откровенно непристойные ответы («Да, Пикассо действительно был одним из самых талантливых художников», «Мне тоже здесь нравится — очень колоритный бар» или «Мне, слава богу, не нужно в субботу навещать бабушку, она живет в Хельсинки»). При этом он смотрел на нее самым жалобным из всех своих взглядов типа «Дай мне еще немного времени! Я должен разобраться в своих чувствах!». Вдвое увеличив диаметр своих клеопатровских глаз, Пия проводила кончиком языка, как акульим плавником, по верхней губе, говоря тем самым: «Хорошо, даю тебе еще десять секунд». Макс мужественно терпел эту муку, потом обреченно опускал голову и украдкой жадно таращился на ее грудь.

Такие болезненно-безрезультатные вечера, конечно же, требовали продолжения и с каждым разом становились все невыносимее. Каждый раз момент поцелуя наступал раньше, чем Максу того хотелось бы. От отчаяния, что ничего не происходит, их отношения вскоре приобрели характер симбиотических. Преодолевая интимную мировую скорбь, они говорили об уничтожении тропических лесов, о смене приливов и отливов, о значении Джотто для итальянской живописи XIV века. Последние фразы в эти вечера выглядели так:

— Что с тобой происходит, Макс?

— Я переживаю сложный период.

За этим следовал прощальный поцелуй в одну из четырех щек. А на следующий день они опять встречались и продолжали страдать от своей необъяснимой аскезы.

Наконец, в один из таких вечеров, после угрожающе затянувшейся паузы, Макс не выдержал и сказал:

— Пия, я больше так не могу! Я хочу с тобой спать!

Она вскочила со своего места и, перегнувшись через разделявший их стол, изо всех сил, накопившихся за сто восемьдесят часов подавления страсти, прижала его голову к своей груди. К сожалению, она не ограничилась этим. Она стиснула его виски ладонями и притянула к себе его лицо. Когда ее губы были в нескольких миллиметрах от его губ, Макс вырвался и воскликнул, как ребенок, которого вместо картофеля фри заставляют есть рис:

— Я хочу не целовать тебя — я хочу спать с тобой!

На этом его роман с Пией закончился.

С Патрицией Макс повел себя умнее — он начал со стадии «после поцелуя». Она работала в «Горизонте», в отделе объявлений, и прославилась тем, что открыла новый способ знакомства с мужчинами — one-night-stand,[4]а в некоторых случаях пользовалась его модернизированным вариантом one-night-double-stand.[5]Знакомство с мужчинами у нее начиналось не с имени и фамилии, а с постели. Поговорить можно и потом.

Выбирала она своих любовников в строгом соответствии с определенными критериями — чистоплотность, модные взгляды, харизматичная невозмутимость и профессиональный успех. Она могла позволить себе выбирать. У мужчин, работавших в «Горизонте», считалось особой честью быть выбранным Патрицией. Для некоторых из них, по их собственным признаниям, это была кульминационная точка всей их сексуальной жизни вообще.

Своей номинацией Макс был обязан Курту. Точнее, Курту Первому, который тогда еще был жив и являл чудеса спортивной ловкости. Патриция любила «Лай на ветер» и после третьего выпуска неожиданно пригласила его к себе в гости, пообещав, что потом будет ужин из нескольких блюд — чтобы усилить привлекательность мероприятия и дать понять Максу, что в этот вечер он будет единственным ее гостем.

Детали их сексуального общения в его памяти не сохранились. Они были вытеснены из сознания жутким событием, произошедшим сразу же после секса. Началось все очень бурно, голые тела кувыркались, сплетались, катались по полу, и язык Патриции долгое время был на безопасном расстоянии от его рта. Но потом эта жуткая, примитивная, так называемая миссионерская позиция,[6]нагло узурпировавшая главенство среди сексуальных поз во всем мире, сыграла с ним злую шутку: он вдруг почувствовал себя электрической батарейкой под высоким напряжением — внизу нарастающий плюс, вверху, на уровне головы, — угрожающий минус. Стонущая, беснующаяся и дрожащая от возбуждения Патриция неожиданно впилась губами в его губы и грубо вторглась жестким языком в его рот…

Оба извержения произошли в нем одновременно. Пронзительный крик «да-а-а-а — не-е-е-ет!» относился к обоим разрядившимся полюсам Макса.

— Ты кончил? — привычно будничным тоном спросила Патриция.

— Дважды… — прохрипел Макс, и это была чистая правда. Причем третья волна уже хлынула ему в горло.

Макс вынужден был немедленно проследовать в ванную и вышел оттуда только через час. Все это время он лихорадочно соображал, как ответить на предстоящий вопрос, почему ему вдруг стало плохо.

— А что это тебя вдруг стошнило? У тебя что, от этого пробки горят? — с отвращением в голосе спросила Патриция.

— Да нет, просто я, наверное, в этот момент вспомнил о чем-то неприятном… — ответил Макс.

Таков был финал его романа с Патрицией.

На долю Макса выпало еще несколько подобных межличностных опытов, прежде чем он понял, что вполне может избавить себя в будущем от этих злополучных экспериментов. Ибо опыт говорил ему: реальная любовь возможна без многих составляющих — без секса и страсти, без дружбы и интереса, без цели и смысла, без денег и уважения, даже без будущего. Но только не без поцелуя взасос.