Книга Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр

Макс потерял сознание и мягко приземлился на жирную Сиси. Очнулся он в больнице Святой Елизаветы. Врачи поставили диагноз: тяжелое отравление рыбной или мясной пищей. Выписали его только через неделю. На восстановление кишечной флоры ушло три года. Еще через пять лет Максу впервые удалось принять мясную и рыбную пищу без последующего ее возврата. «Сливочный слоеный пирог с ванильным соусом» он больше даже не пытался пробовать.

После этого происшествия банда «Кровожадных пиратов» прекратила свое существование. Ее члены отправились в церковь — молиться и каяться. Сиси, по слухам, похудела за эти годы на сто килограммов, то есть должна была превратиться в пухленькую женщину. Макс же с тех пор при одной лишь мысли о поцелуе взасос испытывал острые приступы тошноты. Как бы он ни влюблялся, какой бы силы возбуждение ни испытывал, как бы того ни требовала ситуация — целоваться Макс не мог.

Однажды он попытался это сделать. Ему было восемнадцать, на горизонте уже замаячил аттестат зрелости. Ее звали Финни, она училась в шестом классе и была самой гордой и, вероятно, самой красивой девчонкой в школе. У нее были короткие светлые волосы, и она носила самые облегающие футболки, какие только могла в то время носить девчонка, если их вообще можно было считать одеждой. Макс к тому моменту уже несколько недель переваривал слух о том, что Финни будто бы положила на него глаз. Уже одна только эта формулировка вышибала его из равновесия и вызывала усиленное сердцебиение. Потому что положенный на кого бы то ни было глаз Финни был среди ее многочисленных поклонников предметом жгучей зависти. А круг поклонников Финни охватывал все старшие классы — около сотни лихорадочно пубертирующих мальчишек, в чьих головах ежедневно рождались тысячи нереализуемых фантазий на тему Финни, девяносто девять процентов которых детям до шестнадцати лет противопоказаны.

Макс никогда бы не решился заговорить с Финни, тем более в школьном дворе, на глазах у своих гормонально разбалансированных товарищей. Финни сама вдруг подошла к нему и спросила:

— Как тебя зовут?

— Его зовут Макс! — ответил за него главный болтун Гюнтер, который мгновенно сориентировался и решил извлечь из секундного паралича Макса личную выгоду.

Но Финни смотрела только на Макса. Да еще как смотрела! Ее взгляд, как луч прожектора, выпущенный из завораживающе ясных глаз, вонзился в него снизу (Финни была почти на две головы ниже его ростом), потом поднялся к переносице, мягко скользнул по ней, опустился вниз, вновь взмыл вверх, нежно погладил его брови и, выгнувшись, как змея, сверху, под острым углом вошел в его глаза, ослепил его и проник в мозжечок, где моментально занял обширное пространство. В литературе такой взгляд называют обольстительным, пленительным или жгучим. Но это все лишь жалкие штампы, не передающие сути явления. Макс влюбился мгновенно.

— Ты что, всегда такой робкий? — спросила Финни.

— Не знаю, — ответил Макс (из-за этого дурацкого ответа он потом всю ночь не мог уснуть). Его товарищи тупо ухмылялись и толкали друг друга кулаком в плечо.

— А ты любишь ходить в кино? — спросила Финни.

На слове «любишь» ее неожиданно хрипловатый, низкий голос вдруг резко пошел вверх. При этом она, чуть запрокинув голову, с оттяжкой влепила Максу очередной луч прожектора. В этом «любишь» было заключено столько сжатой информации, что ее хватило бы на весь ассортимент сексуальных фантазий восемнадцатилетнего мальчишки.

— Ну, если хороший фильм… — ответил Макс уже более уверенно.

Этот ответ показался ему с учетом ситуации не таким уж плохим. Правда, прозвучал он как-то уж очень серьезно.

— А со мной пойдешь? — спросила Финни.

Макс словно получил удар током. Она что, специально опустила «в кино»?

— С удовольствием, — ответил Макс, изо всех сил стараясь произнести это как можно более равнодушно. Он чуть не прибавил: «…если будет хороший фильм…» Этого он бы себе не простил.

— Завтра вечером?.. — спросила Финни.

Макс постепенно привыкал к следовавшим одна за другой со все более короткими интервалами сенсациям.

— О’кей, — сказал он и даже попытался небрежно подмигнуть ей. К счастью, она этого не заметила.

Они договорились встретиться в семь часов перед кинотеатром. На прощание она кивнула ему — так, что внутри у него все вдруг занемело, — и влепила для верности еще один луч прожектора. После чего на него обрушился град острот на тему «жених» вперемежку с диким хохотом, толчками и хлопками по плечу.

Финни пришла в самой облегающей из всех ее футболок, слегка накрашенная, благоухая лесной земляникой, и сказала, что ей расхотелось идти в кино, что можно потусоваться у нее, родители уехали за город, в холодильнике есть пиво, а потом придут еще несколько девчонок и парней. Но потом — гораздо позже.

Макс был настолько влюблен, что без сопротивления позволил ей затащить его к себе домой. У него не было времени подумать о том, может ли он взять на себя такую ответственность — сделать то, что ему сейчас предстоит сделать. Он увидел желтый диван, свечу, покрывало. Через несколько секунд Финни уже сидела верхом у него на коленях и, обняв за шею, гладила ему затылок. Ее глаза были в нескольких сантиметрах от его глаз и метали в них одну возбуждающую молнию за другой.

Взяв его лицо в ладони, она потянулась к нему губами.

— Закрой глаза, сладкий мой…

Это были последние слова, которые он успел услышать. Потом все самые жуткие запахи детства слились в одну густую кашу, которая стала медленно подниматься из глубин желудка. Сливочный слоеный пирог с чесноком, ливерная колбаса с селедкой, ванильный соус с горчицей… Шеф-повар Сиси желает приятного аппетита! К счастью, в самый последний момент он успел отцепить свой язык от языка Финни, покинуть ее рот и отвернуть голову в сторону.

Когда они кое-как наспех замыли диван, Макс изъявил желание отправиться домой. У Финни тоже не было других предложений.

— Может, объяснишь, что произошло? — грубо спросила она уже на пороге и выключила свой прожектор.

— Я не переношу поцелуев, — ответил Макс плаксивым голосом.

Финни, как кошка, зло прищурила глаза и с треском захлопнула за ним дверь. Макс понял, что его слова — худшее из всего, что можно сказать девчонке на пике влюбленности, в самом начале вожделенного обмена ласками. И самое страшное заключалось в том, что это была правда и что с этим ему придется жить.

Теперь, когда ему было тридцать четыре года, Макс знал, что любовь без поцелуев — утопия. То есть он знал, что для него любовь так и останется утопией. Это было тем более обидно, что Максу нравилось любить и он не жалел на это сил. Он быстро, крепко и страстно влюблялся. Он мог броситься в любовь очертя голову и полностью раствориться в ней. Он умел выражать свои чувства, умел говорить о них, умел быть ласковым и обольстительным. Он мог быть верным, если понадобится (до сих пор у него еще не было возможности доказать это). Он был способен и готов отдать любимой женщине все. Кроме поцелуя.