Книга С горячим приветом от Фёклы - Анна Зенькова

– Ты что, правда итальянец? Или это прозвище?

Тот никак не отреагировал. Может, потому, что рыжий зыркал на него, как звереныш. Ну или просто он сам по себе был тормозом.

– А ты всегда так разговариваешь? – запищал вдруг коротышка тоненьким голоском. – Как маменькин сынок?

– А ты такой больной с рождения или просто случайно головой стукнулся? – огрызнулся я. Нет, ну а что он лезет?!

Я думал, Ржавый мне сейчас врежет. Но нет. Он наставил на меня палец и пальнул из него, как из пистолета. Клоун несчастный!

Я чуть не сдулся от облегчения, когда он вышел из комнаты.

– Это у меня имя такое, – заявил вдруг итальянский тормоз Яшка.

Я, честно, изумился: «Неужели только дошло? Прием-прием. Ошибка связи!»

– И прозвище тоже, – разоткровенничался он. – У нас у каждого свое. Ржавый придумывает.

Его прямо было не унять. Я тяжело вздохнул:

– Мы что теперь, всегда будем жить вместе?

Они молча переглянулись, и я как-то сразу запаниковал. Прямо сердцем почувствовал, что так оно и будет.

* * *

Вечером за мной пришла директриса – Тамара Сергеевна. Я так понял, все зовут ее Томочкой, но решил пока никак к ней не обращаться, а «Томочка» говорить про себя. Надо же сначала присмотреться к человеку. Мы пошли в столовую – знакомиться с другими детьми и ужинать. По дороге Томочка всё щебетала. Тут у нас то, тут у нас это. И спортивный зал, и библиотека, и даже фортепиано есть. А я шел молча и только изредка мычал:

– Ам-м. Ом-м. Гм-м.

Ну а что я мог сказать. Фортепиано? Здорово! Вот сами на нем и играйте. А я хочу домой.

Дети в столовой мне не понравились – какие-то все кислые. А повариха, наоборот, оказалась задорная. Плюхнула мне кашу на тарелку и говорит:

– Ты, ежели что, смело дуй за добавкой. А то вон какой худой – одна кожа.

А я ей такой:

– Это не кожа. Это у меня обмен веществ стремительный, как у шмеля.

Я в одном журнале вычитал.

А она как захохочет – чуть зубы не выплюнула. Я заметил, что они у нее по бокам золотые, как у Косого с нашего двора. Жека говорил, что он цыган. Но Фёкла твердила – уголовник. А я на всякий случай просто его боялся.

Мне вдруг снова стало ужасно тоскливо. Еще и повариха эта привязалась. Нашлась тут заботливая.

Я взял поднос, сел за стол и стал изображать лимон. Ну, чтобы среди других не выделяться. А Томочка, которая была далеко не такой нежной в плане фигуры, как ее имя, взгромоздилась рядом.

Я покосился на нее с ужасом. Сидеть за одним столом со взрослыми – это же просто чума бубонная. Фёкла мне просто житья не давала с этой едой. Как придем куда-нибудь в общественное место, ну, там, в гости например, так сразу начинается:

– Не хватай ты, стыдобища! Жуй медленно! Что ты как с голодного края?

Поэтому я сразу решил, что есть не буду, и отодвинул тарелку с рыбой и кашей. Может, и к лучшему, потому что видок у этой рыбокаши был тот еще.

Но Томочка снова меня удивила. Заявила вдруг:

– Ты кушай спокойно, а я побегу – мне еще бухгалтерию принимать.

Вскочила и действительно побежала, будто за ней кто гонится. Я прямо опешил от такой прыти. И так обрадовался, что даже рыбу съел, точнее проглотил, не жуя, чтобы не отравиться. Хотел и кашу прикончить тем же способом, но не успел, потому что ко мне за столик подсела знакомая троица. Ржавый уселся напротив, с разгону напихал полный рот еды и тут же выплюнул обратно на тарелку. Меня прямо самого затошнило – до того он был мерзким.

– Ада Семёновна идет! – объявил Гнусик. Ну дела! Я-то думал, что он немой, ну или, там, иностранец. А он, оказывается, просто неразговорчивый. Гнусик вообще личность запоминающаяся. Тонкий, бледный, весь такой печальный – ну чистый Пьеро. Только скрипки под мышкой не хватает. И Мальвины. Хотя, судя по пылающему взору, Мальвина у него была. И звали ее Ада Семёновна.

– Приятного аппетита! – сказала Ада Семёновна, проходя мимо нашего столика. И вдруг та-а-ак красиво улыбнулась – обалдеть можно. Я, конечно, тут же размечтался, что именно мне. Ну а вдруг я ей понравился?

Потому что мне она понравилась очень. Маленькая такая, румяная, с волнистыми волосами. Если бы их еще в синий цвет покрасить – была бы один в один Мальвина, может, еще и лучше.

– А кто она такая? – спросил я Гнусика.

– Воспитательница, – благоговейно зашептал тот. Он бы еще ручки сложил, как монашка на исповеди. Я сказал «ясно», а сам подумал: «Детский сад какой-то!»

Ржавый допил компот и рыгнул, как последняя свинья. Я посмотрел на него с отвращением, а он на меня с улыбочкой. Встал из-за стола и тут же наступил мне на ногу, гаденыш. И такой:

– Ой, я случайно.

Я только чудом сдержался, чтобы не намылить ему шею. И хорошо, что так. Потому что к Ржавому тут же подошла Ада Семёновна и куда-то его увела. Я изо всех сил надеялся, что на расправу.

И точно, в комнату рыжий вернулся уже совсем другим человеком.

– Я тебе место в шкафу расчистил, – сказал он мне. – Пользуйся.

Надо же, сама любезность! Я, конечно, удивился такой щедрости. Даже спасибо сказал. Но всё равно решил раньше времени не расслабляться. И, как выяснилось, не зря.

Расстилая постель, я получил первую черную метку – простыня была заляпана чем-то зеленым. То ли гуашью, то ли зеленкой. Я никак не прореагировал, хотя в душе, конечно, закипел, как чайник.

«Ничего, ничего, – успокаивал я себя. – Мы еще посмотрим, кто кого».

Пока Ржавый, очевидно, выигрывал. Я это понял сразу, как только схватился за подушку. Заботливо взбитая вражеской рукой, она оказалась насквозь мокрой.

* * *

Я лежал на скрипучей кровати и смотрел в окно. Там, за стеклом, всё было черным: ни луны, ни звезд – просто пустота. Я лежал на боку, и мокрая наволочка неприятно холодила мне щеку. У меня всё чесалось, как у чумного. То ли в кровати жили клопы, то ли у меня это было нервное. Но я всё равно старался не ерзать, чтобы не разбудить Ржавого. Мне было плевать на его сон. Просто, пока все спали, я хотел подумать о Фёкле. Так, чтобы мне никто не мешал. Я мечтал об этом весь день – как стану думать о ней, спокойно, не торопясь, рисуя в темноте знакомые образы. Вот она варит мне кашу, вот мы играем в шашки и смеемся над какой-нибудь ерундой…

Гнусик снова заворочался. Достал уже, честное слово! Я всё никак не мог сосредоточиться, и образы из-за этого получались какими-то жидкими. Потом они вообще пропали. Я разозлился, плюнул на это дело и отвернулся от окна. Пружины подо мной жалобно скрипнули. Ржавый застонал во сне. И я неожиданно разревелся.

Сам не знаю, как это вышло. Плакать я вроде бы не собирался. Просто вдруг почувствовал, как тоскливо заныло в животе, и слезы сами покатились из глаз. Слез было много, и я не знал, что с ними делать. Я старался плакать молча, изо всех сил сжав пальцами губы, но звуки всё равно прорывались через краешки рта и ноздри и становились от этого еще более противными.