Книга Мужчины и прочие неприятности - Кристина Ляхде

В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ЛАУРА стояла у кровати, глядя на спящего мужчину, произошло то, что обычно бывает, когда приходит озарение и мозг регистрирует: точка зрения кардинально изменилась. Никогда уже Лаура не могла бы увидеть этого человека таким, как прежде, – да и не хотела. В момент подобного озарения мы думаем, что наши глаза наконец открылись, что раньше мы были просто слепы. То же произошло и с Лаурой. Она почувствовала, что ее глаза раскрылись так широко, что еще чуть-чуть и лопнут. Она поняла, что слишком долго жила как слепая в кромешной тьме. Он почувствовала себя немного неловко, однако ее озарение было столь драгоценным, что новая жизнь за пределами этой тьмы начала неумолимо влечь ее к себе. Наблюдений и вопросов все прибавлялось, они начали теснить друг друга. Неужели все они были следствием похорон? Энергия их семейных отношений двигалась в едином направлении, пока не возник дисбаланс. Несмотря на мужа, Лаура была одинока. Она была одинока так долго, что больше не хотела даже думать об этом. Сосуществование, по правде говоря, не заключает в себе автоматически присутствия. Строились ли их отношения полностью на механической основе? Муж перемещался между работой и домом как исправный метроном, без озабоченности, без заметных эмоций, день за днем запертый сам в себе. Он был исполнителем.

В этом заключалась философская дилемма: если человек вообще ничего не говорит – неважно, слушает его кто-то или нет, – существует ли он вне зависимости от этого? Существует ли его речь? А его мысли? Существуют ли эти мысли? Лаура пыталась понять: можно ли быть настолько самодостаточным, чтобы никогда не чувствовать одиночества? Может ли полный уход в себя расцениваться как насилие над другим и самим собой?

Лаура была одинока по-иному. Ее одиночество было сначала огромной тяжестью, но с течением времени переносить его становилось все легче. Это была тоска одиночества, грусть ребенка, необъяснимое, но сильное ощущение того, что где-то в этом мире или даже за его пределами есть маленький человечек, жизнь которого должна была бы переплестись с историей Лауры, и в этой истории Лаура была бы матерью. Я одинока вдвойне.

Мысли в голове Лауры опережали друг друга, в новом свете все представлялось ей наглядно, но утомляло. Все, что случилось за многие годы, мало-помалу образовало у нее в голове затор, подобно весеннему льду в середине стремительной реки. Теперь запруда зашевелилась. Как же все шло? Ясные первые дни совместной жизни: было ли в них что-то иное, чем обычная бесконфликтность? Усиливающийся стресс, ползучая тоска, незаметное затухание интереса к жизни, неподъемный груз ухудшения здоровья. Что же произошло, после чего у нее открылись глаза и возникла возможность переоценить свою жизнь, снова сделать собственный выбор? Во всяком случае, ребенок всегда присутствовал в ее мыслях, гораздо более реальный и близкий Лауре, чем муж. Ребенок вошел в ее реальность, как если бы существовал в действительности.

Не было ничего прекраснее, чем маленький ребеночек. Он спал и видел красивые сны и не мог даже представить, какой огромной драгоценностью является. Ручки и ножки были крошечные, но наполненные жизненной силой, и с закрытыми во сне глазами дитя наблюдало. Клетки его мозга кишели выдумками, и никто, никто еще не мог их уничтожить!

“Кто утешит Кнютта?” – начала Лаура. – Автор Туве Янссон, перевод на финский Кирси Куннас”.

“Это Кирсикуннас”, – ребенок спрятался. Он показал на черное, ушастое и длиннохвостое чудище на обложке.

Я читаю, находясь совсем близко от него. Так близко, что могу почти коснуться и даже обнять.

РЕБЕНОК СТАРАЛСЯ ОТКОПАТЬ ЧЕРВЕЙ, хотя земля была еще промерзшей. Упорный малыш, он-таки нашел червяка, хотя и не знал, что с ним делать. По крайней мере червяк не умер на крючке! Ребенок попытался поговорить с червяком. Рассказал ему о зиме и о новом компосте. Червь неохотно извивался – то от лени, то ли застыв от холода – в маленькой ладошке, ничего не отвечая.

“Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот! Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот, мама, он не хочет говорить со мной!”

“Может быть, он не умеет, – ответила Лаура. – Даже если у него есть рот”.

Лаура начала экспериментировать. Она проверяла, как мужчина будет реагировать, если она почти перестанет отвечать и говорить с ним, реагируя как бы про себя:

МУЖЧИНА: Льет как из ведра.

ЛАУРА: Угу.

МУЖЧИНА: Нужно здесь пропылесосить?

ЛАУРА: Мм-м…

Лаура похолодела, когда мужчина не улыбнулся, ни о чем не спросил, не удивился. Он, кажется, просто не заметил никакой разницы между происходящим и тем, как Лаура раньше говорила, делилась, общалась, комментировала, спрашивала.

Ему абсолютно наплевать, нахожусь ли я здесь, говорю ли что-то. Было понятно, что мужчина ее не слушал. Более того, он не приоткрывал для нее и щелочки в собственные мысли, как не проявлял ни малейшего интереса к мыслям Лауры. Она не знала, что лучше. Он никогда не слушает меня. В конце концов это было уже не забавно.

В результате этого пустякового теста Лаура посмотрела широко открытыми глазами на свою длящуюся годами псевдожизнь, которая шаг за шагом становилось все более ложной. Лаура разговаривала в одиночку многие, многие годы. Она отдала свою жизненную энергию, себя, все, что у нее было, этой тени, которая представляла ее мужа и была наполнена нормативными ожиданиями. Отсутствие ребенка было черной дырой. Из-за этого и еще потому, что муж не произносил ни слова, Лаура и была одинокой вдвойне и поддерживала себя сама. Внезапно бо́льшая часть жизни Лауры оказалась дурацкой декорацией, которая не стоила даже юмора висельника. Однако ложь не была добровольной, не так ли, если она даже не подозревала о ней?

Друзья же, казалось, не слушали Лауру. Трудностей не могло быть или по крайней мере с ними стоило мириться.

Лаура говорила: “Я обескуражена. Муж подолгу не произносит ни слова”.

Друзья говорили: “Это нормально. Финские мужчины не разговаривают”.

Лаура говорила: “Такое отношение отнимает у меня здоровье”.

Друзья говорили: “Ты не можешь обвинять мужа в собственной депрессии!”

Как бы доходчиво Лаура ни объясняла, они не слушали, – или слышали что-то другое, более желанное, более легко перевариваемое, то, что сами хотели услышать.

“Будь довольна, что муж не болтает без перерыва”, – уклончиво говорили они.

“Разве вы не видите, – думала Лаура, – что я совершенно одна на этой сцене в домашних декорациях? А мужу сунули в руку только техническую инструкцию!”

Крайне редко муж что-то говорил Лауре и ничего никогда с ней не обсуждал.

Его ничто не трогало. Ничто не уличало его в проявлении чувств. “Это ненормально”, – думала Лаура, погружаясь в отчаяние и разочарование.

Она стала записывать все, что говорил муж:

ПН.

Еда готова.