Книга Византия сражается - Майкл Муркок

– Не волнуйся, дружище. Я все сделаю.

Солдат сказал, что, приехав в Лондон, мне следует зайти на почту на улице Св. Мартина; там я смогу забрать ключ. Я не очень доверял англичанину, но капитан Браун заверил меня, что тот был абсолютно надежным парнем. Он также согласился взять письмо, которое обещал, вернувшись домой, отправить родственникам капитана в Шотландии. Фамилия молодого солдата была Фрейзер. Он преуспел, управляя обувным магазином в Портсмуте. Я все еще задумываюсь, не начал ли он с того, что продавал свою собственную непарную обувь. В конце концов, в послевоенном Лондоне могло обнаружиться немало мужчин, которым нужны были только левые ботинки.

Я вовремя принял меры. В сентябре 1917‑го, когда в Киеве стояла золотая осень, Керенский провозгласил себя главой правительства и объявил Россию республикой. Какая гордыня! Он перешел все границы, слишком увлекся собственной миссией спасения России. Он недооценил Ленина. Почти в тот самый момент, когда мы могли выиграть войну, когда нам на подмогу прибыли первые американские подразделения, Ленин и его банда стали правителями России; они готовы были заключить сепаратный мир с Германией. Это лишь подтверждало мои сомнения в стратегических способностях товарища Бронштейна. Мир был совершенно не нужен. Мы почти победили. Это было типичное большевистское решение. Они, похоже, предвосхищали и планировали хаос, который сами же и создавали. История? Люди дезертировали из армии еще до того, как их успевали отправить на фронт. Большевики заявляли, что это было частью их замысла. Позднее, очень скоро, они запели по-другому. Большая часть населения восстала против них. Им пришлось создать ЧК и Красную армию, чтобы запугивать людей, которых они, по их словам, спасли. В день первого важного танкового сражения в Камбре наша Украинская Рада объявила весь регион республикой[107]. В одно мгновение мы перестали быть российскими гражданами. По крайней мере, мы больше не подчинялись большевистскому безумию. Хотя мои связи с Петроградом были почти полностью прерваны, я почувствовал, что мы получили передышку. У нас все еще сохранялась свободная экономическая система, которая позволяла мне работать и копить средства.

Снег засыпал Киев. Река начала замерзать. Перемирие практически было заключено. Большевики официально подписали его. Это не означало немедленного окончания войны. И состояние простых людей нисколько не улучшилось. Такие бумажные соглашения редко дают результат; но солдаты вернулись домой, а вместе с ними – Эсме. Думаю, город согревался в ту зиму волнением огромных толп, телами, прижимавшимися друг к другу на площадях, горячим воздухом, вырывавшимся из каждого рта. Эсме отказалась оставаться в гостинице. Я позволил ей жить с моей матерью, а сам отправился в «Европейскую», где было полно делегатов всех мастей; рассчитывать на спокойный отдых не приходилось. В конце концов я переехал в более дорогой «Савой». Но и здесь меня настигли политиканы. Через пару недель я вернулся к Ульянскому. Теперь это место именовалось не «Арсоном», а «Кубом»; это слово меньше всего подходило для характеристики ветхого здания, казалось целиком состоявшего из имитаций готических башенок и кремлевских куполов. Однако смесь архитектурных стилей снаружи была не такой гремучей, как смесь художественных стилей внутри. Акмеисты, футуристы, конструктивисты, кубисты; поэты, музыканты, художники и журналисты пили не меньше политических деятелей и так же много болтали. Они, конечно, и развратничали ничуть не меньше, а то и больше; но по крайней мере не трогали окружающих. Я на всю жизнь насмотрелся на кокарды и мундиры, проведя несколько недель в гостиницах на Крещатике. «Куб» стоял неподалеку от Château des Fleurs, поблизости от городских садов. Château (сад удовольствия и театр) сгорел перед войной во время большого пожара; так исчез один из конкурентов лондонского «Хрустального дворца». Попав в «Куб», я как будто вернулся в Петроград, в добрые старые времена. У меня был маленький отдельный номер на верхнем этаже; из окон открывался вид на заснеженные парки, голые деревья и на Днепр.

Я по-прежнему работал механиком. Инструменты и комбинезон хранились у матери. Эсме успокоилась, увидев, что я занят честным трудом. Она продолжала ухаживать за больными, работала в Александровской больнице, недалеко от моей гостиницы. Иногда мне удавалось подвезти ее в экипаже. Когда извозчиков стало совсем мало, мы вместе ездили на трамвае. Когда пропали горючие и смазочные материалы, мои клиенты на Подоле начали закрывать свои фабрики или осваивать более примитивные методы производства. Я вскоре очутился в положении врача, все пациенты которого умерли, так что решил ввязаться в большую игру. Возможность представилась почти тотчас же. Крупные инженерные фирмы, склады с частными генераторами, больницы и общественные учреждения – все нуждались в моих услугах. Это мне нравилось гораздо больше, чем прежняя работа. Постепенно я стал специалистом по диагностике и сам практически не занимался физической работой. В те дни в Киеве были и другие внештатные инженеры: люди, уволенные из армии по инвалидности или получившие досрочное освобождение. Мои знания о сложных машинах поначалу были почти исключительно теоретическими. Потребовалось немного времени, чтобы набраться опыта, хотя иногда это происходило за счет клиента. Скоро я обменял свой комбинезон и инструменты на солидный темно-серый костюм, серую фетровую шляпу и серое пальто с лисьим воротником. Я, вероятно, казался забавным и слишком юным в этом прекрасном наряде, но знал свое дело и мог внушить доверие тем, кто нуждался в помощи. Иногда выяснялось, что механизм был в полном порядке. Люди, которые им управляли, просто пали духом. Я мог все исправить несколькими таинственными движениями и знаками. Я рассказал матери, что преуспел. Она спросила, не зашел ли я слишком далеко и слишком быстро. Но я брал все, что мог, и тогда, когда мог. Никто не знал, сколько продержится наша Республика. И большевики, и немцы стремились захватить украинское зерно и полезные ископаемые.

Я устроил для матери лучший праздник в ее жизни. Мы обедали в сочельник в кабинете прекрасного ресторана, я сумел уговорить ее выпить пару бокалов шампанского. Она пришла в восторг. Официанты относились к ней как к королеве. Эсме и капитан Браун пели рождественские песни, и мы обменивались подарками. Все было изумительно. Я никогда не думал, что в чем-то виноват перед матерью. Как только появилась возможность, я сумел возместить ей все перенесенные страдания. В тот вечер она испытала райское блаженство. Когда мы выпили, я изложил всем свой самый важный план. Я собирался начать настоящее дело. Я буду не просто консультантом, а руководителем целой инженерной фирмы.

– Неважно, что случится в Киеве в будущем, – говорил я, – несомненно, спрос на наши услуги сохранится. Мы будем проектировать новые фабрики, строить машины, давать полезные советы. Если Украина преуспеет, то и мы преуспеем очень скоро. Если она окажется в беде – мы поможем ей выпутаться.

Моя мать, казалось, была очень удивлена. Ее лицо омрачилось: