Книга Генрих IV - Василий Балакин

Надежно привязав к себе ветреного Генриха IV, подарив ему двоих прелестных малышей и получая от него как интимные, так и публичные свидетельства любви, хорошенькая герцогиня де Бофор, по-прежнему подталкиваемая своим предприимчивым семейством, естественно, захотела большего. Врачи (вполне вероятно, небескорыстно) пугали стареющего короля грозящей ему, возможно даже в ближайшее время, импотенцией, хотя для этого и не было реальных оснований. Более чем прозрачный намек на то, что Генрих IV должен остановиться на достигнутом: чего еще ему надо, когда у него уже имеются двое здоровых наследников? Габриель, разведясь с господином Лианкуром, торопила теперь короля ускорить аннулирование его брака с Маргаритой Валуа. Папа относился к этой затее неодобрительно, что же касается королевы Марго, то она, достойная дочь Екатерины Медичи, для вида соглашалась на развод и даже писала любезные письма Генриху и его метрессе, однако тайком старалась всячески осложнить дело. Она постаралась продать свое согласие как можно дороже. Более того, несмотря на лишение прав и свою порочную жизнь, она сохранила то, что можно было бы назвать чувством принадлежности к династии, королевским достоинством, которое перевешивало все прочие соображения. Она была бы готова уступить место, но лишь принцессе, по праву рождения достойной занять его, а не этой малышке д’Эстре, ставшей герцогиней лишь благодаря ars amandi — «искусству любви». Весьма примечательно, что и французский народ, так приверженный идеалам равенства, когда разнеслась весть о намерении Генриха жениться на Габриели д’Эстре, отнесся к этому неодобрительно: хотя он и любил сказки о принцах, женящихся на пастушках, однако предпочел бы, чтобы король Франции вступил в брак соответственно своему высокому положению.

В ближайшем окружении короля, кроме придворных, не искавших ничего помимо наград и чинов, с откровенным неприятием относились к его намерению сделать Габриель французской королевой. Генрих IV, занявший трон благодаря неукоснительному соблюдению древнего Салического закона, должен был уважать традиции королевского дома Франции. Сюлли взял на себя роль рупора придворной оппозиции. Именно в его мемуарах и содержится рассказ о будто бы состоявшемся разговоре на эту тему. Король, перебрав всех европейских и французских принцесс, на которых он мог бы жениться, заявил, что ни одна из них ему не нравится. Он желал бы, чтобы его будущая супруга сочетала в себе три качества: красоту, мягкость нрава и плодовитость. Сюлли он задал вопрос, не знает ли тот особу, которая удовлетворяла бы этим трем требованиям. Поскольку ловкий царедворец прикинулся, что не понимает, о чем идет речь, король прямо назвал ему Габриель. Тогда Сюлли стал излагать ему свое видение проблемы. Помимо того что этот брак вызвал бы всеобщее неодобрение, сам король позднее, когда остынет любовный пыл, испытал бы стыд и раскаяние. Но даже не это главное: неизбежно возникли бы непреодолимые трудности с престолонаследием, учитывая то, как появились на свет оба его сына. Первый ребенок родился, когда Габриель официально являлась женой месье Лианкура, а сам король — супругом королевы Марго, то есть он зачат в двойном прелюбодеянии, он — вдвойне незаконнорожденный, двойной бастард (и это не считая того, что, по слухам, отцом Сезара вообще был не Генрих IV, а Бельгард). Второй, рожденный после «развода» Габриели с месье Лианкуром, когда король все еще оставался супругом королевы Марго, являлся просто незаконнорожденным, простым бастардом. Таким образом, оба они, хотя официально и усыновленные королем, несут на себе пятно незаконнорожденности. Если предположить, что Генрих женится на Габриели, то законнорожденными будут только дети, которые появятся на свет после заключения брака. Но как в таком случае применить право первородства для передачи трона по наследству? Факт усыновления обоих бастардов по сути здесь ничего не меняет. Напротив, он до крайности все осложняет и впоследствии может спровоцировать борьбу за престолонаследие, то есть гражданскую войну, когда католики и гугеноты вновь примутся с оружием в руках выяснять отношения друг с другом.

Оригинальность ситуации заключалась в том, что Генрих IV и сам отлично все понимал, ясно представляя себе ближайшие и отдаленные последствия этого брака, заключенного с нарушением законов и обычаев королевства и вопреки общественному мнению. Однако, не в силах противиться неодолимому зову либидо, он решил пренебречь и здравым смыслом, и общественным мнением. Апологеты «Великого Генриха» пытались найти разумное объяснение его очередного сексуального умопомрачения, например, приписывая ему намерение реформировать устаревшие законы и обычаи королевства чуть ли не в духе Нового времени, однако не следует путать реформу с правовым нигилизмом, тем более что развитие Франции шло совсем в другом направлении — в сторону абсолютизма, становление которого вполне обоснованно связывают с именем Генриха IV. Стареющий король не мог отделаться от чар Габриели д’Эстре, хотя и подозревал ее в неверности. Обремененный налогами народ роптал, называя королевскую метрессу «дерьмовой герцогиней». И все же, вопреки всем и вся, король решил, что бракосочетание состоится в ближайшее после Пасхи воскресенье, и готовился к предстоящему торжеству. Габриель, так много потрудившаяся ради достижения заветной цели, не в силах была скрывать свою радость. Каждому, кто готов был слушать ее душевные излияния, она прямо заявляла, что только Бог или внезапная смерть Генриха могут теперь помешать ей стать королевой.

Накануне Пасхи двор располагался в Фонтенбло. По традиции, пасхальные обряды с особым благочестием соблюдались французскими королями. На это время Генрих и Габриель, так долго жившие во грехе, решили, дабы угодить чувствительной к подобного рода проявлениям публике, разлучиться. Король должен был остаться в Фонтенбло, где начались заседания Королевского совета, тогда как герцогиня де Бофор намеревалась присутствовать на богослужениях в столице. Будущие супруги надеялись, что эта демонстрация благочестия обезоружит недоброжелательно настроенных парижан. Признавая целесообразность подобного шага, Габриель тем не менее уезжала с тяжелым сердцем. Дурные предчувствия переполняли ее. Ответы прорицателей, как всегда туманные, не внесли умиротворения в ее мятущуюся душу: она умрет молодой, только однажды будет замужем, и ребенок помешает осуществлению ее надежд.

В Великий вторник 6 апреля 1599 года она, возлежа на носилках, покинула Фонтенбло. Король проводил ее до берега Сены. Поскольку «царская невеста» была на девятом месяце беременности и ей трудно было переносить тряску в карете, для переезда избрали водный путь. Возлюбленные расставались со слезами на глазах, еще не зная, что более им не суждено свидеться. По прибытии в Париж Габриель, предварительно освежившись в Арсенале у своей сестры Дианы, направилась в дом финансиста Замета (с которым, если верить Бассомпьеру, была весьма близко знакома), где отобедала. Сразу же затем она поехала в особняк своей тетки мадам Сурди, хотя из-за враждебности толпы переезды по столице и не доставляли ей удовольствия. На следующий день она присутствовала на богослужении в монастыре Пти-Сен-Антуан, во время которого почувствовала себя плохо, хотя в ее распоряжение и предоставили, дабы оградить от назойливого внимания посторонних, отдельную капеллу. Там она пообщалась с дамами семейства Гизов, передавшими ей последние парижские новости, отнюдь не поспособствовавшие улучшению ее самочувствия: королю, которого испанцы хотят «убить или женить», угрожают новые покушения, а саму герцогиню де Бофор подозревают в сговоре с гугенотами; авторы памфлетов не перестают обвинять короля в потворстве гугенотам, говоря, что горбатого могила исправит, поэтому не обойтись без новой Варфоломеевской ночи.