Книга Затерянный остров - Беатрикс Маннель

Мы присели у огня, где она уже приготовила нам завтрак: куриный суп с рисом, который я съел с аппетитом. Я чувствовал себя сильным, как буйвол. Ничто не сможет меня остановить.

— Очень вкусно, как всегда, Нориа.

Она посмотрела на меня и указала на жестяную банку перед нами.

Я вытер красноватую пыль с крышки и открыл ее. Крышка поржавела, застряла, но затем, после небольшого усилия, подалась. Она оказалась у меня в руке, и я наконец увидел, что лежало в банке.

Сначала мой разум отказывался верить в то, что я видел. Я поспешно извлекал оттуда эти предметы, один за другим, в надежде, что внизу будет золото.

При этом суп показался мне кислым уксусом.

— Это не золото. — Голос Нориа звучал так, будто она смеялась. — Это просто камни.

— Я сам это вижу. — Я посмотрел на нее и схватил за руку. — Ты обманула меня, мерзавка. Куда ты его спрятала?

Она возмущенно вырвалась, встала возле меня, уперев руки в бока, и выругалась, как жена рыбака.

— Как бы я это сделала? Банка из-под какао все время была у вас. Если здесь кто-то и обманут, так это я! Вы спрятали от меня золото!

— Ты же видела пыль, и ты всегда находилась возле меня. Я ведь не волшебник.

Гнев заставил меня перейти на «ты», что привело к нежелательной близости, с которой нужно было покончить.

— Если это были не вы, то кто?

Нориа присела возле меня, она не говорила ни слова, но я видел, что она думает. Наконец она взяла кружку супа и выпила его.

— Я, кажется, знаю, что произошло.

— И что же?

— Я очень устала, и мне нужно поразмыслить.

Она зевнула и легла на свой матрас, а я подумал, не выбить ли мне правду из нее. Но затем я понял, что это было бы ошибкой. Имея золото, я справился бы без нее, но без золота она — моя козырная карта.

Мой взгляд опять упал на жестяную банку, это пробудило во мне немалый гнев. Кто-то обманул меня, и этот кто-то заплатит за это. В целях предосторожности я подождал, пока Нориа крепко заснет, затем осмотрел ее вещи, но ничего там не нашел.

В конце концов я прилег вздремнуть. Этот поход, это разочарование выбили меня из сил.

Когда я снова проснулся после обеда, Нориа не было, она исчезла вместе с моим оборудованием, моим ножом, оружием и даже жалкой ржавой банкой, только горка камней оставалась на месте. Мне было сложно сохранять спокойствие. Я вышвырнул камни в воду и выпустил таким образом негодование, при этом я громил все, что попадалось у меня на пути, и только мысль о том, что она недолго будет радоваться золоту благодаря моему письму королеве, смогла меня успокоить.

Плеск воды напомнил мне о том, что рыбак должен забрать меня перед заходом солнца, но я не видел лодки. Странно.

Я снова услышал шум. Подойдя ближе к реке, я посмотрел на воду сквозь траву, но в этот момент на землю выпрыгнуло страшилище и раскрыло свою ужасную пасть. Я попытался вспомнить, что Вильнев говорил об их уязвимых глазах.

44 Фиалковый корень

Высушенное корневище Iris Florentina. Эти корни собирают на третью осень, в свежем виде они имеют неприятный запах, только когда они высыхают, они приобретают слабый аромат фиалки. Фиалковый корень очень ценится в парфюмерии.

Паулу уже десять дней держали в палатке, откуда она могла выходить — только под стражей, — чтобы справить нужду. Три раза в день у нее забирали Нирину, чтобы покормить, Паула же последние три дня получала только традиционную рисовую воду, которую Ракотовао приносила ей лично. Она ничего не слышала ни о Нориа, ни о Мортене или Вильневе: Ракотовао не отвечала на ее вопросы.

«Мне нужно выйти отсюда, мне нужно бежать», — подумала Паула в тысячный раз. Но выхода не было. Вокруг стояли люди с копьями, которые проявляли беспокойство, стоило ей высунуть голову из палатки.

От ужасного голода у нее очень болела голова. Шрам на животе снова воспалился, кожа вокруг стала твердой, и каждое движение порождало колющую боль. Но все это было несравнимо с яростью, которая разъедала ее изнутри. Иногда она чувствовала сильный гнев в отношении своей бабушки. Участок земли ей не принадлежал, ванильная плантация оказалась фантазией, а поиски рецепта Матильды подвергли ее жизнь смертельной опасности. Она попыталась унять свою ярость, попыталась быть сильной, запрещая себе думать о том, ради чего она хочет быть сильной.

Паула все время напевала песенку о кукушке из смешного упрямства, пока не охрипла, и тогда стала вспомнить любимые стихи своего брата: «Кто взглянул на красоту однажды…» К счастью, ей оставили бумагу и карандаш, и она записывала все, что приходило ей в голову. Иногда она просыпалась ночью от тихого шороха и каждый раз надеялась, что это один из ее попутчиков, который пришел, чтобы помочь ей, но это был только маленький лемур, который смотрел на нее своими большими глазами, будто хотел что-то сказать, а затем исчезал. Она удивлялась, что никто из охранников не реагирует на животное. Наконец она пришла к выводу, что тот ей просто мерещится.

Она часто вспоминала Ласло в золотом гробу и спрашивала себя, что он сделал бы в такой ситуации.

И тогда она подумала, что может попытаться создать парфюм с помощью бумаги и карандаша, она же знала, какие компоненты сочетаются, а какие нет. Но, к сожалению, она не была Бетховеном, который, будучи глухим, сочинял музыку. Потому что, если нота или симфония где-то переходят в эфир, то ароматные ноты остаются на коже, изменяются, обогащаются теплом, и, чтобы все это узнать, нужно уметь нюхать. «Если бы мой нос не был слепым, — думала Паула, — то я создала бы парфюм из отбросов, засохшей крови и протухшей рыбы. Я заполнила бы им маленькую капсулу и незаметно открыла крышечку. И куриная шкурка сразу же вышла бы обратно». Она поежилась. Это были очень неаппетитные мысли, но она хотела выжить.

Затем однажды утром Ракотовао неожиданно зашла к ней в палатку. Когда Паула поняла, что значит праздничный наряд старосты, ей стало нехорошо. На Ракотовао была золотисто-алая ламба, ее седые волосы были искусно заплетены и украшены красным гибискусом.

— Пора.

Паула задрожала. Хотя она все это время думала только о том, чтобы все осталось позади, ее тело сковал страх, ей стало плохо при мысли о том, что с ней должно произойти. И, как в случае с ее бабушкой, рядом не было никого, кого волновал бы вопрос, выживет она или нет. «Меня это волнует, — попыталась она успокоиться. — Я сейчас выйду и переживу все это безумие. Надо думать о том, что я — мать Нирины. — Она сделала глубокий вдох. — Я должна собраться».

Ракотовао позвала нескольких женщин, которые принялись заплетать Пауле волосы и украшать их белыми орхидеями. Затем она надела чистую белую ламбу.

Когда женщины закончили, они показали ее Ракотовао, которая одобрительно кивнула, взяла Паулу под локоть и вывела из палатки на сверкающее полуденное солнце.