Книга Мимо денег - Анатолий Афанасьев

— Как же ты думал, ублюдок, — попенял Трихополов. — Разве можно хвост на старших задирать?

Будто сговорясь, три окаменевших манекена дружно ткнулись в стол, сомкнувшись черепами, возможно, шепча друг дружке какие-то новые секреты, неведомые смертным.

Микки вызвал секретаршу. Брезгливо распорядился:

— Леночка, надо убрать эту падаль. Видишь, нажрались, как свиньи.

— Да они никогда и не были людьми, — обронила вышколенная секретарша, с несвойственным ей энтузиазмом.

Гена Холера и Витя Морячок дежурили на квартире у профессора третьи сутки, их никто и не собирался подменять. Считалось, что у них командировка, и суточные шли, как при командировке. Вроде невелик труд — посидеть несколько суток в теплой хате, при полном холодильнике, при телике и видаке. Единственное, что было настрого заказано: вызывать телок по телефону, но это как раз досаждало сильнее всего. Парни молодые, здоровые, полные неуемной энергии, вдоволь отоспавшись и нажравшись, они больше не находили себе применения и осточертели друг дружке до коликов. Оказалось, пустое, бесперспективное сидение изматывает похлеще, чем канаву копать. Тем более по жизни у них были разные интересы. Витя Морячок как-никак отучился пару лет на мехмате, прежде чем вступить в банду, родом из хорошей, культурной семьи, имел склонность к рассуждениям о возвышенных материях, к примеру о концентрации эго как способе избежать гонореи; Гена Холера, напротив, урка долбаная, подкидыш деревенский, успевший к двадцати четырем годам отмотать пусть небольших, но два срока, и оба по дури. Гена выражал свои мысли в основном матом и жестами, а если удавалось связать несколько слов в законченную фразу, сам пугался и краснел, как девица перед абортом. Однако оба держали себя в руках, понимая, что худой мир лучше доброй ссоры, и лишь однажды чуть не дошло до драки, когда от невыносимой скуки затеяли играть в шахматы. Но тут уж виноват Витя Морячок, который от избытка интеллекта впал в чрезмерную амбицию. Ставки сделали один к пяти, перед тем сыграли разминочную партию, чтобы Гена припомнил, какие фигуры как ходят, но потом началась полная фигня. Мало того, что Холера брал все ходы назад по нескольку раз и то и дело объявлял «шах» и «мат», которых не было и в помине, так еще сто раз подряд повторил где-то слышанную идиотскую фразу: «Давненько не брал я в руки шашек», — чем довел Морячка до белого каления. Но худшее было впереди. Когда на пятнадцатом ходу Морячок наконец загнал противника в угол и поставил ему полноценный «мат», Холера отказался платить и понес какую-то ахинею. В оскорбительном тоне обвинил Морячка в мошенничестве, дескать, пока он ходил отлить, тот переставил по-своему все фигуры; и вдобавок намекнул, что делают с такими ловкачами в зоне. Тут бы Морячку уступить, ну что возьмешь с недоделанного, но его заклинило.

— Значит, не платишь? — уточнил он, смешав фигуры не доске.

— За лоха держишь? Хрен тебе в жопу.

— А по рогам?

— Попробуй! — Холера, нехорошо улыбаясь, щелкнул «выкидушкой», которая всегда была у него под рукой.

Морячок побледнел и отпрыгнул на середину комнаты. Владея каратэ на уровне пятого дана, он не боялся ножа, да еще в руках такой скороспелки, как Холера, и неизвестно, чем бы завершился инцидент, если бы не телефонный звонок, разрядивший обстановку. Звонил дядя Коля Хлыст, чтобы узнать, все ли у них в порядке. По телефону всегда отвечал Витя Морячок, потому что суеверный Холера остерегался «мобильника», опасаясь радиоактивного излучения в свой ящеровидный мозг. Морячок холодно доложил, что все в норме, за исключением того, что единственная извилина у Холеры окончательно проржавела и неплохо бы прислать баночку тавота для смазки. Дядя Коля шутки не понял, велел быть начеку, много ханки не жрать — и дал отбой. После этого, распив мировую, они поклялись друг другу, что больше в шахматы играть не сядут. Долго ли до греха…

Ближе к вечеру четвертого дня, осоловелые от бесконечного спанья, они сидели на кухне за бутылкой «Смирновской» и вели беседу на вечную тему — о любви. Холере в этой области давно все было ясно.

— Если с подходом, то любая даст, — объявил он категорично.

— Допустим, даст, — иронично согласился Витя. — А дальше что?

— Как что? Впарил — и хоре. На что намекаешь?

— Впарил — это понятно. А зачем? Какой в этом смысл?

Холера заволновался, добавил себе водки.

— Что, блин, опять умного из себя корчишь?

— При чем тут умный, не умный… Если смысл только в том, чтобы впарить, купи резиновую куклу в шопе и трахай день и ночь. Какая разница?

Холера осушил стакан, просветлел умом.

— Тебе, блин, Марго не дала, вот и бесишься. Значит, плохо просил.

— При чем тут Марго? — удивился Витя, тоже потянулся за бутылкой. — Я имею в виду общую концепцию бытия. Если все дело только в физиологии…

— Ага, не дала, — глумился Холера, нащупав прореху в рассуждениях кореша. — Пацаны базарили, а я, блин, не поверил. Сказали, штуку ей отвалил и серьги с камушком, а она — манду на уши. Ничего, Витек, за тебя другие постарались, блин.

— Уж не ты ли? — спросил Морячок, но тут же спохватился.

Разговор опять незаметно свернул в опасную зону, прямо как наваждение какое-то. Ухмыляющаяся рожа Холеры вызывала у него единственное желание — врезать по ней кулаком, а тот, видно, только того и ждал, чтобы пустить в ход «выкидушку». Нет, это никуда не годится. Зарываться по-пустому на своих — самое паскудное дело, недостойное правильного пацана. Тем более неизвестно, сколько еще здесь вместе торчать.

На самом деле обидно другое: со знаменитой стриптизершей с Арбата у Морячка и впрямь вышла накладка. Хорошо, что Холера не знает некоторых подробностей, а то бы… Недавно Морячок унизился перед Марго до такой степени, что стыдно вспоминать. Он клеил ее второй месяц и подарки дарил, что было, то было, но шизанутая телка, готовая за бабки лечь хоть с завшивленным бомжом, повела с ним какую-то нечестную, подлую игру. Подарки брала и подманивала, но в последний момент под разными предлогами искусно уклонялась от любви. В принципе он знал, на чем прокололся. Прекрасная стриптизерка, соблазнительная, как сто тысяч блядей, привыкла, чтобы ее брали нахрапом, без затей, а он полез со своим интеллектом, читал стихи, заводил умные речи, ну и, естественно, отпугнул, насторожил. Может, заподозрила в нем провокатора. Но чем резче она его отшивала, тем неодолимее тянуло. Короче, заторчал, как придурок. Докатился до того, что отследил после представления до дома и видел, как Марго вошла в подъезд с пожилым клиентом безобразной наружности, но из крутяков. На улице клиента ждала тачка, набитая охраной, как погремушка горохом. Витя в этом разбирался. Секьюрити в тачке из дорогих, из элитных, которые палят прежде, чем думают. Такие сопровождают по Москве самых упакованных паханов, у которых жизнь всегда висит на волоске. Их, может, наберется на весь город не больше сотни, и обычно это представители южных окраин бывшей России.

Морячок прокантовался возле дома почти до рассвета и засек, как удачливый пузан покинул апартаменты красавицы. Удовлетворенный, как кабан, умявший желудей, перекинулся парой слов с парнями из джипа, сел в сиреневый «мерс» и укатил. На месте Морячка любой нормальный влюбленный после этого отправился бы спать, но он сделал то, чего не позволил бы себе ни один уважающий себя мужчина. Поднялся наверх и позвонил в дверь Марго. То ли хотел пристыдить, то ли уверить в глубине и неизменности чувств.