Книга По следу саламандры - Александр Бирюков

Разумеется, она знала, что нравится ему, и видела, что он по–своему, беспокойно и с вызовом стремится понравиться ей. Но она была невиновна и даже невинна, а потому не интересовала Кантора с профессиональной точки зрения.

Она не могла позволить себе любить его и не могла допустить, чтобы он поддался любви к ней. Ибо она была изгоем и среди фейери, и среди людей. Ее — покалеченную — перечеловека–недофейери нельзя было любить никому. Смертоносная кукла, которой она была на сцене, питалась обожанием всех, но никто лично не мог хлебнуть того яда, который она носила в своем сердце.

«Вы хотите получить совершенную женщину? — гаденько шутил Оутс Мэдок. — Возьмите самку фейери и отсеките все лишнее!»

Сегодня, в присутствии Кантора, одного из немногих, кто знал ее тайну, Грея позволила себе маленькую жалкую месть за эту шутку.

— Знаете, что нужно для того, чтобы получить идеального импресарио, милый Кантор? — проворковала она. — Нужно взять достойного господина Мэдока и отсечь голову!

— Флай просто застрелит его, — сказал Кантор.

— Флай, — выдохнула Грея.

— Пулей из самородного серебра в сердце, — уточнил Кантор.

— Благородный Флай, уводящий… — Грея покачала головой в притворном разочаровании, — всегда исполнен чувства красоты. Он даже гадину прикончит элегантно.

— Я к вам по делу, мистер Мэдок, — сказал Кантор.

Импресарио выдавил что–то нечленораздельное.

— Мне понадобится ваша помощь, Паук, для того, чтобы я мог помочь вам, — антаер вглядывался в лицо дельца, пытаясь угадать, понимает ли тот его.

Грее стало скучно. Она отвернулась и прошла, пританцовывая, в дальний темный угол зала.

Там она повернулась. Ее глаза отражали пламя камина.

— Флай, — сказала она, — и еще Хайд… Только двое, с кем я хотела бы пуститься в брачный полет, будь у меня крылья. Но Хайд погиб. А Флай увлечен мщением и смертью. Среди бескрылых только Кантор способен летать, но не умеет поверить в это…

Кантор почувствовал, как холодеет его лоб.

— Оутс! — крикнула Грея. — Очнись ты, куча зловонного… Я разрешаю тебе говорить. Сделай все, что нужно Кантору. И сделай это честно. Иначе я сама убью тебя, чтобы сберечь Флаю один выстрел для моего сердца.

Медок замотал головой, как мерин в стойле. Проверил свой речевой аппарат на функциональность утробным рычанием.

— Считайте меня вашим верным союзником, Белый Волк, — сказал он хрипло.

Кантор посмотрел в сторону Греи с благодарностью, но ее уже не было в углу.

— В путь по белой пустыне, — прошептала она из–за его правого плеча, — ушел Белый Волк на заре. Капли крови янтарные цель указали ему.

Ее дыхание коснулось его шеи.

— Думаю сходить к Учителю, — сказал он, — не знаю зачем. Но постараюсь найти время.

— Поблагодари его от меня, — сказала она ровным голосом, спрятав все свои чувства, — соври, что я постарела. Все же больше пятидесяти лет прошло.

— Совру, — сказал Кантор.

…Он стряхнул наваждение.

Утро сыщика Кантора такое же, как любое другое утро. Илзэ завозилась на смятой простыне, неприкрытая…

Кантор любил эту женщину. Как свойственно только очень цельным и сильным натурам, он умел любить одну женщину, не мечтая о другой, которую хотел бы любить.

Илзэ резко перевернулась на спину и порывисто вздохнула. Она улыбалась во сне, счастливая и светлая.

Кантор вспоминал о Мэдоке и Грее потому, что ему надо было понять, насколько он может доверять помощи магната, и расшифровать во всей полноте то, что говорила вчера вечером Грея.

Грея не тратила лишних слов, но то. что говорила, было многозначно и неочевидно, как священные тексты Традиции. Важны были не столько слова и их сочетания. Важно было дыхание чувства, с которым они произносились. Все — символы и знаки. Все — оттенки и полутона.

— Значит, все возвращается, — пробормотал Кантор, закутываясь в белый мохнатый халат. — Волк, а не Пешеход. Как прежде. Долгий путь по кровавому следу… Она чувствует их. Дело не в крыльях и хвостах. Она больше фейери, чем все крылатые вместе. Значит, Хайд действительно скоро будет поблизости от Флая. Может быть, впереди Флая. И будет кровавый след.

Он горестно вздохнул.

Хотелось избежать крови. Но черную повозку смерти не опередить, не зная ее маршрута. А следовательно, будет кровь и белая пустыня Долины Страданий.

Если бы Грея умела объяснить словами, что чувствует! Но тогда она перестанет это понимать. Остаются только символы и знаки.

Обычное утро антаера: утренний туалет, завтрак, уход за оружием и выход из логова на обычную работу.

«Она сегодня будет петь! — вдруг подумал антаер. — Ах, как она будет петь именно сегодня!»

Антаер больше не хмурился.

* * *

Лена шла берегом, босая по белому песку… В причудливом и тревожном блаженстве сна.

Солнечное утро, желанное после вечернего, занявшего половину ночи шторма… Соленый песок. Не фигурально — соленый, а в самом въедливом смысле. По песку снует в панике вынесенная волной мелкая рыбешка.

Несметные полчища воробьев — сонмы пернатых комочков снуют по берегу, собирая этих мальков.

Пингвины, как торпеды, скользят на белых своих животах по песку и клюют, клюют воробьев. Заклеванные воробьи подходят к отожравшимся пингвинам и просят их добить.

Пингвинов срывают с пенных барашков волн морские львы, а тех поджидают киты–убийцы, изумительно похожие на пингвинов — та же фрачная расцветка, та же сфокусированность на цели. Воробьи и морские львы серы и неопрятны, а пингвины и косатки лощены и щеголеваты.

Лена шла по берегу и думала, что это не самое подходящее место для погрузки на корабли «сахарной ваты»…

Там, во сне, она четко знала, что это за «сахарная вата» такая и с чем ее едят. И знала, как важно грузить на военные корабли, скрытно прибывающие к берегам Теплого моря, этот ценный груз.

И все зависело от нее. Груз ответственности поднимал ее в собственных глазах, доставлял этим несказанное удовольствие. Сквозь сон она чувствовала, даже видела сквозь ресницы. как Флай на руках несет ее от извозчика к хрустальному павильону станции метро. Как опускает ее в вагоне на сиденье и поддерживает бережно.

Как мягко мчит поезд.

И долгий путь по кругу вот–вот будет завершен.

Во сне Флай стоял на камне, голый, тощий, жилистый, сушил расправленные крылья в лучах горячего экваториального солнца. И буруны белели у далеких рифов.

И море сливалось с небом, а небо с морем у горизонта, и бестии пучин могли взойти там на небо, а бестии воздуха спуститься в глубину. И было много забот. И порхали бабочки, которым разрешено было жить долго, а не одни только день весны. Бабочки садились на плечи Флая. И Лена думала, не служат ли эти отвратительные, воняющие рыбой пингвины и раздолбанные в кровавый пух пингвинами воробьи демаскировкой ее с Флаем тихого, весьма секретного предприятия.