Книга Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— А ну-ка, открой ротик…

Чувствовалось, что баба давненько не ела досыта. Но все-таки она пыталась сохранять достоинство — ела опрятно, не раскрошив яйцо и не пытаясь хватать еду большими кусками…

— Вот молодец, — похвалил ее Тимофей и сказал: — А вот теперь, милая, надо бы и выпить.

Проследил, чтобы Генька выпила чарку, а когда закашлялась, Тимоха тут же придвинул ей крылышко:

— Вот, милая, закуси-ка быстренько…

Сам он, поужинавший галушками, был сыт, потому ограничился только корочкой хлеба.

Кажется, выпитая чарка сразу же ударила бабе в голову. Она порозовела, храбро взяла со стола кусок хлеба и принялась есть, отщипывая по крошке, как курочка…

— Страшно?

— Не страшно, — помотала она головой. — Вы, я вижу, человек добрый. Стыдно…

— Чего стыдно-то? — переспросил Тимофей, сделав вид, что не понял.

— Стыдно, что телом торговать буду, — опустила женщина глаза, перестав есть.

— Ты, красавица, выпей-ка еще, — посоветовал Тимоха, наливая женщине. Подождав, пока Генька не выпьет, сказал: — Пусть тем будет стыдно, кто тело твое покупает… А мы с тобой сейчас пойдем…

Женщина после двух чарок изрядно опьянела, потому оттащить ее на ложе было несложно. Она в благодарность даже попыталась что-то поделать со своим телом, но получилось не очень…

…Проснувшись на рассвете, Акундинов не обнаружил рядом Геньку, но совсем не расстроился от этого. Подумал лишь, что не успел рассчитаться с бабой. «Ну, с нее и жратвы довольно», — решил он и успокоился.

— Ну, как? — засунула в хату свой острый нос бабка Одарка.

— Да ничего… — неопределенно ответил Акундинов, начиная одеваться прямо при бабке. Можно подумать, что старая ведьма найдет чего-нибудь новое…

— Сколько дал? — деловито спросила бабка.

— Не успел, — честно ответил Тимофей. — Хотел вот всю медь отдать, что с Италии осталась. Не знаю только, в ходу тут такие или нет…

— А что за медь-то? — заинтересовалась бабка.

Акундинов вытащил из кошелька одну монетку и подал ее бабке.

— Ишь ты, — хмыкнула старуха, рассматривая изображенную на одной стороне папскую тиару, а на другой — герб Рима, языческую волчицу. — Похожа на немецкий пфенниг. Полдюжины мог бы бабе отдать, так ей бы с дитями на неделю бы хватило. Да и я, для первого-то раза, за знакомство много-то бы и не взяла… Ну, эту-то возьму…

— Возьми, — кивнул Тимоха и вроде бы даже стал оправдываться: — Проснулся, а она уже убежала. Еду вот только, что ты вчера принесла, отдал…

— Ну, тогда ладно, — успокоилась Одарка, отходя к печке и принимаясь греметь горшками. — Все не зазря подол-то задирала…

Натянув тесные штаны и рубашку, Тимофей стал искать свой кожаный пояс, в котором хранились оставшиеся цехины и талеры. Немного их, правда, оставалось. Хотя, ежели по уму, так на такие деньги можно было бы жить года два.

— Бабуль, — обеспокоенно спросил Тимоха. — Ты пояса моего не видела?

— Ну, вон лежит, — удивилась бабка, показывая на широкий ремень, которым Акундинов подпоясывал камзол и где обычно цеплялась сабля.

— Не, — отмахнулся тот, бегая по хате и разбирая свое и Косткино барахло. — У меня еще один был, с карманами.

— В котором ты серебро свое хранишь? — догадалась бабка и тоже включилась в поиски. Однако даже вдвоем они ничего не нашли.

— Костка, ты пояса моего не видел? — стал Тимофей трясти приятеля, но тот только бурчал что-то неопределенное.

— Не, он не видел… — заступилась бабка за старого пьянчугу, пояснив: — Конюшенко-то твой до рассвета проснулся да и приперся ко мне: «Дай, бабушка, горилки чуток. Душа горит…», ну, я ему кружечку и нацедила… Мне-то, старой, все равно не спится. Посидели, побалякали. Он еще удивился, что ты с бабой какой-то спишь. Потом я ему еще кружечку нацедила, да он спать и ушел… Генька-то уже перед рассветом ушла. А чужие в хату не заходили, а не то я бы услыхала.

— Не иначе, Генька… — в раздумьях сказал Тимоха. — Не дождалась, пока я ей деньги-то отдам, вот и тогось…

— Да ну, не может такого быть, — неуверенно сказала старуха, а потом призадумалась: — Денег-то много было?

— Цехинов венецийских штук десять… Ну а еще штук пять талеров, — скорбно ответил Тимофей.

— Батюшки-светы! — закрестилась старуха. — Десять золотых! Откуда ж у тебя богатство-то такое? Неужто ограбил кого?

— Да ты что! — возмутился Акундинов. — Мне в Сербии, знаешь, какие подарки дарили? Да я в Рим к самому папе с таким обозом да со свитой приехал, что самому королю впору!

Тимофей на всякий случай не говорил бабке, что он царевич. Но старуха уже давно заподозрила, что ее квартирант — человек непростой. Одна сабля чего стоила!

— Ой, Ваня, — вздохнула бабка, — не знаю, чего и сказать… Вроде бы баба-то честная. Но соблазн-то уж больно велик, а у нее дети… Десять цехинов! Опять же, хотя и честная вроде бы баба, но… жидовка. А жиды все одним миром мазаны.

— Пойдем-ка, бабуля, к ней, — сказал Тимофей, вставая.

— Может, лучше я одна схожу? — спросила Одарка.

— Да нет уж! — твердо ответил Акундинов, вставая. — Лучше уж я сам ее спрошу…

— Ну ладно, — вздохнула бабка. — Пошли. Только задами пойдем. Не хочу я, чтобы народ нас увидел. Мало ли…

Старая хата, где обитала Генька, до половины вросла в землю. Крыша прохудилась и провалилась. Было заметно, что солому пытались латать, но неумело… Однако внутри было хоть и бедно, но чисто. Земляной пол подметен, а стены и печка сияли свежей побелкой. Из мебели имелся только стол да три грубые, самодельные табуретки. В углу лежал матрац — старый и ветхий, но аккуратно заштопанный.

Сама хозяйка вместе с ребятишками — мальчишками-погодками лет пяти-шести разбирала на столе какую-то сухую траву. Похоже, что накануне женщина долго плакала, да и сейчас едва сдерживалась.

При виде непрошеных гостей Генька попыталась закрыть руками траву, а потом испуганно сказала:

— То пану лекарю подорожник да ноготки собрали. Он их велел на зорьке срезать, по росе да высушить, а за каждый фунт грош заплатить обещал.

— Да уж вижу, что не дурман с болиголовом, — хмыкнула Одарка, запуская в траву свою костлявую руку, похожую на птичью лапку. — Не бойся, дура, никто тебя за ведьму не примет. Ты лучше вот что… — замялась старуха, но потом решительно сказала: — Поясок-то хлопцу вернула бы, а?

— Да вы что, тетечка? — удивилась Генька. — Какой поясок?

— Такой, красавица, — вступил в разговор Тимофей. — С деньгами золотыми да серебряными. Добром бы вернула.

— Да что вы брешете-то? Какой поясок? — не понимала жидовка. — Я только еду взяла, что вы, пан, сами разрешили…