Книга Мода на умных жен - Елена Арсеньева

– И неведомо, и никому ничего не известно. Он ведь одинокийбыл, вы же знаете небось, коли знакомая. Ни записки никакой не оставил, ничегоровным счетом. И вы представляете… – Голос вахтерши окреп, она разговорилась,теперь ее даже спрашивать ни о чем не нужно было, слова лились неостановимымпотоком: – Вы представляете, он когда бросился с недостроенного дома, чтобы,значит, жизненные счеты свести, он тогда был без всяких документов. Свезли егов морг как неопознанный труп. И стали ждать, когда о нем кто-нибудь справится,когда его искать начнут. А никто и не чешется! Были ж новогодние праздники, даРождество, да старый Новый год. Мы, конечно, не как все – не закрывались чутьли не на две недели и там хоть трава не расти, – мы, наоборот, работали, чтоблюдям в каникулы и выходные было куда пойти, а все же то у одного, то у другогосотрудника отгулы да краткосрочные отпуска. И Сева значился в отгулах, у негонакопилось аж на десять дней, короче говоря, помнится мне, никто и неудивлялся, что он на работу не выходит. Но вот уже праздники прошли, а его всенет и нет. Думали, заболел. Стали домой звонить, там молчок, и сотовый тоже неотвечает. Наконец курьера послали к нему – дверь заперта, никто не открывает,соседи плечами пожимают: давно, мол, его не видели, да и жил он тихо, ни с кемпочти не общался. Ну, общался, не общался, а если человек пропал, его надоискать. Сначала никто не хотел этим заниматься, говорили: может, уехал илизапил, да какое наше дело… А директорша наша, женщина боевая, говорит: как так,мой сотрудник бесследно исчез, а я ничего о нем не знаю? И посадила секретаршуна телефон: милицию обзванивать. Не было ли, мол, в сводках происшествий такойфамилии? Нету, говорят. Потом уже решились мы – спросили о неопознанных…покойниках… царство им небесное! – Алена словно бы увидела, как словоохотливаявахтерша быстренько перекрестилась. – Ну так вот и нашли его в морге, беднягу.Все лицо разбито, только по татуировке на пальцах и опознали его!

Она всхлипнула, и Алена невольно всхлипнула тоже. Причем онани на граммулечку не притворялась: так вдруг жалко сделалось этой одинокой(даже хватиться о нем было некому!), никчемно погибшей жизни, самовольноброшенной в адские бездны… ведь самоубийцам уготованы адские мучения, какговорят…

Алена тряхнула головой, отгоняя грустные мысли, сейчас былоне до них, сейчас надо было довести разговор до конца:

– Да как же так, неужели не известно, по какой причине онэто сделал? Может быть, у него была какая-то смертельная болезнь? Может, онбоялся умирать в мучениях, потому и покончил с собой?

– Никому, моя хорошая, сие не известно, – печальнопроговорила вахтерша.

– Значит, он сошел с ума! – воскликнула Алена, мысленнопрося прощения у неведомого ей Севы за то, что терзает бессмысленными, досужимиразговорами его тень. Хотя… хотя говорят же ведающие люди, мол, существованиетам зависит лишь от того, насколько часто эту самую тень тревожатвоспоминаниями живые. Думают о тебе, говорят – значит, ты где-то там, нарозовых облаках, обретаешься в том или ином виде. Пропадаешь бесследно изпамяти людей – значит, и в мирах иных рассеиваешься без следа и нет тебя, нет –до какого-нибудь случайного воспоминания, которое и помогает тебе обрести некийболее или менее человекоподобный образ. – Значит, он просто сошел с ума! Никтоне помнит, может, у него были приступы внезапного безумия, помрачения рассудка?Может быть, ему казалось, будто его кто-то заставляет сделать что-то такое,чего он делать ни за что не хотел? Что, если потому он и предпочел с собойпокончить?

– Да нет, вроде бы ничего такого я не упомню. И никто другойтакого вроде не говорил. Да ведь ты небось и сама, девонька, знаешь: чужая душа– потемки. Тем более Сева такой замкнутый человек был. Работник – да,замечательный, и музей обожал, словно святыню какую. Вот мы здесь все, дажеуборщицы, даже работники охраны, я уж не говорю об искусствоведах,экскурсоводах, – мы все в прошлом кто учителя, кто библиотекари… Понятно – настарости лет многие норовят притулиться к святыням, кто – к религиозным, а кто– к искусству. Ну а Сева… вроде бы простой шофер, не особо какой интеллигентныйчеловек, да и до старости далеко, прямо скажем, – какие его года были, еще исорока лет не прожил, а в музей всякий раз входил, словно во храм. Мы его,когда хоронили, подвезли сюда, к музею-то, гроба не снимали с катафалка, но водворе машина все же постояла.

Ну это уже было совсем невыносимо слушать… Алена сновавсхлипнула.

– Ты извини, девонька, если я тебя расстроила сильно, –спохватилась жалостливая вахтерша. – Но ведь сама понимаешь, все под богомходим. Сегодня, значит, он, Сева, а завтра глядишь – ты или я. Не приведиГосподь, конечно!

– Да, – пробормотала Алена. Разговор окончен, ничегоинтересного вахтерша больше не скажет, уже ясно. – Ну что ж, спасибо, чторассказали…

– Да какое тут спасибо может быть! Не грусти, девонька, непечалься. Свечку поставь на помин души, может статься, и отляжет от сердца!

– До свиданья, – сказала Алена и выключила телефон.

Свечку на помин души…

Желание немедленно, прямо вот сейчас оказаться в церкви ипоставить свечку было таким внезапным и неодолимым, что Алена не могла устоятьна месте и поспешила выйти на улицу Минина. Здесь совсем рядом, через дваквартала, почти на набережной, находилась недавно отреставрированная церковь.Алена помнила не столь далекие времена, когда в ней размещалась какая-торадиологическая лаборатория. Если честно, церковь эту Алена не очень любила:бабки-служки там были редкостно противные и приставучие, одна, помнится, ужчересчур резко пеняла нашей героине за то, что пришла она в церковь снепокрытой головой. Алена даже тогда огрызнулась: «Я ведь не к вам пришла, кБогу, а ему, думаю, такие мелочи безразличны, главное, что душой я к немустремлюсь!» Бабка удивилась ее словам, но отвязалась, однако во время службытак и кусала Алену злыми взглядами. Суетливых церковных приживалок нашаписательница не выносила, оттого и ходила всегда в часовнюВарвары-великомученицы на Варварской улице: та была столь малехонькая, что вней никто, кроме одной монахини, продававшей свечи и прочее, просто непомещался, никакие служки. Но сейчас до часовни было далеко идти, а церковь – вотона.