Книга Рекло. Роман об именах - Владислав Дронов

обрушился на голову этого взрослого мальчугана. Он был в восьмом классе. Рост его был метр семьдесят девять. Он часто дрался. Он ничего не понимал. Задачка довольно сложная, поэтому я с удовольствием взялся за нее. «Если я смогу вдолбить ему его же ничтожность, то у меня получится так с каждым», – думалось мне. Это не жестокость. Это воспитание лучшего в людях. Всё началось невинно. Мне нужно было, чтобы он ещё сильнее почувствовал то, что весь мир против него. Мне нужно было, чтобы он почувствовал толику того, что сейчас чувствую я. Бесконечную ничтожность маленького в бесконечно большом мире. Мне тогда казалось, что вся жестокость происходит из-за того, что человек осознает это, но пытается забыть. Или пытается отбросить от себя, но как тень эта идея преследует всё человечество бесконечность веков. Ты свыкся с этим по-своему. Очень ценю. Даже какой-то странный протест выразил этому. Не дай бог ты, идиот, взорвёшь нам обоим башку, твою мать. Только попытайся, утырок инфантильный.

Кажется, я немного упустил свою мысль. Мне нужно было, чтобы мальчик восьмиклассник осознал и принял ничтожность своего существования. При этом нужно было понимать, что всё это не должно было быть обставлено как издёвка или что-то в этом роде. Всё должно выглядеть как напоминание того, что он хочет забыть. Я написал маленький рассказ про него. Это был один из моих первых и немногих литературных опытов. Текст был про мальчика, который пытается забыть, что когда он приходит домой, то рядом никого нет. Даже если дома родители, то рядом всё равно никого нет. Папа и мама дома, а мальчик совершенно один в совершенно пустой квартире. И только представь, однажды мальчику суждено проснуться в комнате, в конце которой будет стоять человек в чёрном. Комната будет удлиняться, а человек отдаляться. Но когда мальчик всё-таки дошел до человека, им оказывался он сам. А потом он растворялся.

Я прекрасно знал, где мой первый подопытный прятал свои сигареты. Поэтому завернул свой маленький рассказик в одну из пачек, чтобы он точно прочёл. Мне удалось сфотографировать его плачущим, он ушёл рыдать в небольшую лесопосадку. Может, где-то среди вещей, которые я когда-то сжёг была старая мыльница с этим фото. Я написал второй рассказ.

Он снова был о мальчике. Но теперь он был о мальчике, который постоянно смотрелся в зеркало и не видел себя, а потом убегал плакать в лесопосадку, чтобы пытаться заплакать, но всё не выходило. Он пробовал всё, чтобы что-то почувствовать. Бить других, алкоголь, сигареты, но это не останавливало его. Действие происходило всё в том же пустом доме, полном людей. И вот однажды в лесопосадку пришёл человек. Он дал ему душу и тот наконец заплакал.

Всё еще было таким языком написано живым. Я тогда еще французами увлёкся. Пытался косить под Виана. Мне ещё повезло, что попался вот такой чувственный мальчик. Другой бы может просто порвал бы письма мои, но я старался по максимуму. Рисовал иллюстрации, заворачивал конфету другую, чтобы подчеркнуть всю горечь. В итоге, было ещё несколько таких заходов. Потом, ближе к вечеру, когда я точно знал, что он сидит в своей комнате с окнами, распахнутыми настежь, звенел бутылками, привязанными верёвкой между собой. Дело в том, что хоть он и рос в состоятельной семье, его отец часто выпивал и не обращал внимание на него. Чего уж поделать, безотцовщина. Что уж говорить, даже у нас с тобой нет отца. Может, он есть у кого-то из других нас, но точно не у тебя и меня. Все эти звуки должны были натолкнуть его на определённые мысли. И всё действительно начало меняться. Он перестал задирать ребят, начал очень угрюмо ходить и быть в целом довольно унылым человеком. У меня получилось проявить нужный мне кризис, но этого было недостаточно. Нужно было, чтобы он этот кризис перерос. Это же самый важный момент в воспитании. Осознание своих ошибок и рост над собой. Он начал довольно часто появляться в той самой лесопосадке. Пришло время действовать, я появился там однажды июньским днем. Он довольно агрессивно отреагировал и спросил о причине моего визита. Я же ответил тоже довольно грустно, сказал, что мне нужно поплакать. «Я такая гнида ничтожная. Она меня бросила. Со мной вообще ни одна девушка никогда не будет», – сказал я ему. Пришлось наспех выдумывать причину, но она зашла. Немного ещё подчеркнул экзистенциальную проблематику и всё было в моих руках. Он не стал изливать мне душу, но разрешил приходить на место и молча сидеть. И вот однажды, я пригласил его посмотреть фильм в компании. Смотрели «Водная жизнь», я особо не парился с выбором фильма, но хороших авторов очень люблю, а то был современный подающий надежды режиссер. И пара моментов заставила его прослезиться, не знаю чем, но момент надлома был пройден. Передо мною уже стоял не какой-то хулиган, а байронический герой. Всего то три-четыре месяца плодотворной работы. И как же он потом раскаивался. Мой эксперимент удался. Я умел управлять хаосом на коротких дистанциях. Но один человек – это слишком мало. Нужно было большее.

Я уже имел денежный ресурс, научился управлять картами в самых разных азартных играх и подпольных одноруких бандитах. Первое время была, конечно, радость. Даже хотелось переехать куда-то, но довольно быстро пришло осознание, что так рассеется вся та мощь, которой я был наделён. Слава всевышним силам, благодаря которым моё существование проходило там, где оно проходило. Оно наделяло меня нужной энергией. Жестокостью, жёсткостью, резкостью, настойчивостью. И чувствовалось, что ресурс обучения еще не исчерпал себя. Если мне удастся собрать под своим началом группу хотя бы из десяти людей, готовых пойти за мной в самое пекло, то это был бы успех. В конце концов, мне хотелось основать свою философскую школу. Да, философская школа на Маныч-Гудило. А что сделал ты? Рыдал из-за своей первой любви в подушку?

Здесь меня тоже ждал успех. Сначала было двадцать человек. Потом тридцать. Потом пятьдесят. Потом я ушёл. Всё базировалась на способах борьбы с предопределенностью. Любой. Ты прогнулся, я оседлал. Но бытие ментора предопределено само по себе, поэтому пришлось уйти. Та община до сих пор разрастается. В это же время было изучение других языков и математики. Она дисциплинирует разум, советую. Или ты окончательно отказался от неё на своем факультете буков и крючочков? Очень зря. Потому что все свои чувственные методы познания и управления хаосом я уже давно успешно перевожу в своей голове в математический формат. К слову об этом. Моя