Книга Чужие - Дин Кунц

Когда Пабло догнал Джинджер, она упала на колени и опустила голову.

— Что происходит? — спросил он.

— Ничего.

Она переменилась в мгновение ока.

— Что это за шум?

— Какой шум? — она снова заговорила голосом робота.

— Джинджер, черт побери, что происходит в гриль-кафе «Транквилити»?

На ее лице отобразился ужас, но ответила она спокойно:

— Я просто ем.

— Это ложное воспоминание.

— Я просто ем.

Он попытался заставить ее продолжать вспоминать о страшном событии, которое вот-вот должно было произойти. Но ему пришлось признать, что блок Азраила, скрывавший воспоминания, начал действовать с того момента, когда Джинджер бросилась к дверям гриль-кафе, до утра вторника, когда она поехала на восток, в Солт-Лейк-Сити. Со временем ему, возможно, удастся раздробить воспоминания на меньшие отрезки, но он уже добился многого.

По крайней мере, они совершили истинный прорыв. Он знал, что вечером в пятницу, 6 июля позапрошлого года, Джинджер увидела то, чего не должна была видеть. А когда увидела, ее наверняка заточили в номере мотеля «Транквилити» и начали сложную промывку мозгов, чтобы скрыть от нее воспоминание о событии и не допустить, чтобы эта информация распространилась по миру. Они работали с ней три дня — субботу, воскресенье, понедельник — и отпустили во вторник, с очищенными воспоминаниями.

Но Господи всемогущий, кем были эти всесильные чужаки? И что видела Джинджер?

2

Портленд, Орегон

В воскресенье, 5 января, Доминик Корвейсис вылетел в Портленд, где снял номер в отеле близ многоквартирного дома, в котором жил когда-то. Шел сильный дождь, было холодно.

Если не считать обеда в ресторане отеля, оставшиеся часы воскресного дня и вечера Доминик провел за столом у окна своего номера, глядя на залитый дождем город или изучая дорожные карты. Снова и снова он вызывал в памяти путешествие, которое совершил позапрошлым летом и собирался совершить еще раз, отправившись в дорогу завтра утром.

Он не сомневался — как и говорил Паркеру Фейну в Рождество, — что попал в какую-то опасную ситуацию здесь, на дороге, и воспоминание о ней (каким бы параноидальным это ни казалось) стерли из его сознания. Письмо от неизвестного корреспондента исключало любые другие выводы.

Два дня назад он получил третье письмо без обратного адреса, но проштемпелеванное в Нью-Йорке. И теперь, устав разглядывать карты и задумчиво всматриваться в орегонский дождь, Доминик достал конверт и принялся изучать его содержимое. На сей раз записки в письме не было — только две поляроидные фотографии.

Первая произвела на него менее сильное впечатление, хотя и заставила напрячься, неизвестно почему, — насколько Доминик знал, этот человек не имел к нему никакого отношения. Молодой, упитанный священник, с непокорными каштановыми волосами, веснушками и зелеными глазами, смотрел в камеру, сидя на стуле за небольшим письменным столом, рядом с ним стоял чемодан. Он сидел очень прямо, высоко держа голову, расправив плечи; руки безвольно лежали на сведенных коленях. Эта фотография взволновала Доминика: священник смотрел едва ли не взглядом мертвеца — безжизненным, незрячим. Священник был жив — об этом говорила напряженная поза, но в глазах сквозила пустота.

Вторая фотография поразила Доминика куда сильнее, чему способствовало и то, что лицо показалось ему знакомым. Фотограф запечатлел молодую женщину, и при виде ее лица он почувствовал, что его сердце от страха забилось чаще; такой же страх переполнял его, когда он очнулся после одного из своих хождений во сне. Женщине было под тридцать. Голубые глаза. Серебристые волосы. Совершенные пропорции лица. Ее можно было бы назвать исключительно красивой, если бы не такое же, как у священника, безвольное, мертвое, пустое выражение глаз. Лежавшую на узкой кровати женщину сняли по пояс, одеяло было целомудренно натянуто до подбородка. Ее удерживали ремни-ограничители. Одна рука была частично оголена, чтобы можно было вставить иглу капельницы в вену на запястье. Женщина казалась маленькой, беспомощной, угнетенной.

Это фотография мгновенно напомнила Доминику его собственный кошмар, в котором невидимые люди кричали на него, тыкали его лицом в раковину. Два раза этот сон начинался не у самой раковины, а у кровати незнакомой комнаты, где перед его глазами, ухудшая видимость, стоял темно-оранжевый туман. Глядя на молодую женщину, Доминик не сомневался, что где-то существует поляроидное фото его самого, сделанное в сходных обстоятельствах: он привязан к кровати, в вене — игла, на лице отсутствует всякое выражение.

Получив в пятницу эти снимки, Доминик сразу показал их Паркеру Фейну, и художник быстро пришел к такому же выводу:

— Если я ошибаюсь, гореть мне в аду, пусть из моего грешного тела наделают сэндвичей для дьявола. Но я уверен, что женщину на фотографии ввели в ступор с помощью наркотических средств и подвергли промыванию мозгов, как и тебя. Господи Исусе! Все удивительнее и увлекательнее с каждым днем! С такими делами нужно обращаться прямиком в полицию, но ты не можешь, потому что не знаешь, на чьей они будут стороне. Не исключено, что ты не поладил с каким-нибудь государственным органом. Во всяком случае, ты не единственный, с кем случилась беда, мой добрый друг. Священник и эта женщина тоже попали к ним в руки. Тот, кто взял на себя такой труд, явно скрывает что-то дьявольски серьезное, гораздо более серьезное, чем я думал прежде.

Теперь, сидя у окна своего номера, Доминик держал в каждой руке по фотографии, приставив одну к другой. Он переводил взгляд с одного снимка на другой, с мужчины на женщину.

— Кто вы? — спросил он вслух. — Как вас зовут? Что случилось там с нами?

За окном бич молнии хлестнул по ночному Портленду, словно некий космический кучер погонял дождь, чтобы тот шел быстрее. Тяжелые капли, словно копыта тысячи подстегиваемых коней, ударяли в стены отеля, галопировали по оконному стеклу.

Позже Доминик привязал себя к кровати путами, которые подверглись значительному усовершенствованию после Рождества. Сначала он обмотал запястье марлей и закрепил ее скотчем — эта прокладка между веревкой и его кожей должна была предотвратить ссадины. Он больше не пользовался обычной веревкой, купил трехжильную нейлоновую, диаметром всего в четверть дюйма, но прочностью на разрыв в две тысячи шестьсот фунтов — изготовленную специально для скалолазов и альпинистов.

Ему пришлось поступить так, потому что ночью 28 декабря он перегрыз во сне свою веревку. Эта, альпинистская, была износостойкой, а перегрызть ее зубами было так же невозможно, как медный провод.

В ту ночь в Портленде он просыпался трижды, яростно борясь с привязью, обливаясь потом, тяжело дыша, и сердце его бешено колотилось под тяжестью страха: «Луна! Луна!»

3

Лас-Вегас, Невада

На следующий день после Рождества Д’жоржа Монателла повезла Марси к доктору Луису Безанкуру. Осмотр девочки превратился в испытание, которое расстроило доктора, испугало Д’жоржу и смутило их обоих. С того момента, как Д’жоржа с дочкой вошли в приемную доктора, Марси не переставая плакала, визжала, выла, кричала: «Не хочу докторов. Они делают мне больно!»