Книга Вальхен - Ольга Громова

Интересно, как он себе представляет, что будет, когда война кончится? Что будет в его стране? Что будет здесь? Что — у нас дома? И вообще, почему он так уверен, что именно в его стране надо жить? Короче говоря, я расстроилась. С одной стороны, я взволнована, и он мне, конечно, нравится. Но сейчас… какая может быть семейная жизнь? В семейном бараке лагеря, что ли? И потом, почему это он думает, что именно я должна принимать его жизнь, а не наоборот? Я вот домой мечтаю вернуться!

Даже не хочу сегодня видеть Зденека. Постараюсь до ухода на смену к той стороне колючки не подходить. Хотя, кажется, их со смены привозят примерно в 6 ч., так что разминёмся. А до выходных, глядишь, я остыну и что-то надумаю.

А как хочется быть любимой! Но вот вроде бы — сколько я об этом мечтала, а сейчас сама не понимаю. Когда мы гуляем вместе — мне же с ним так хорошо! А только он начал какие-то серьёзные планы строить — и вот я уже сержусь. Что за жизнь у меня? Всё не как у людей!

Валя

Ссора

Сентябрь 1943

Сентябрьский день выдался солнечным и удивительно ветреным. Небо было по-осеннему ярко-синим, солнце слепило глаза, а сильный, но неожиданно тёплый ветер так терзал и гнул толстые ветви старой липы, что казалось, дерево сейчас взмахнёт мощными крыльями и взлетит. Совсем ещё зелёные листья срывались под порывами ветра и долго неслись над землёй, прежде чем упасть.

«Вот и наша жизнь такая, — вдруг подумалось Вале, — унёс нас ветер далеко от дома, и куда ещё унесёт, неизвестно».

Но Наташе она ничего говорить не стала. Грех жаловаться при Наташке. Валя живёт в хорошей семье, у неё даже есть друг — Тиль. И она может ходить почти везде, как все. А у Наташки вон какая тяжёлая жизнь. Только лагерь да надзиратели злющие. Впрочем, даже там, как ей кажется, у Наташи появился друг. Когда подруга, что-то рассказывая, произносит имя Зденек, у неё меняется лицо и даже голос, начинают блестеть светло-карие глаза. Валя не расспрашивала, но заметила и появившиеся недавно серёжки, и модно завитые волосы. Сегодня утром она похвалила Наташину причёску, а та небрежно ответила: «Ну, всё равно на наши заработки ничего путного купить нельзя. Вот убежали с девчонками к парикмахеру в посёлке. Герда не вредная — отпускает».

— А небо здесь осенью такое же густо-синее, как у нас, да? — вдруг сказала Наташа.

— Да, я тоже сейчас о доме подумала.

— Ты какие-то новости оттуда знаешь?

— Клаус вчера радио из Англии слушал. Под Курском было страшное сражение, и после Курской битвы наши двигаются на запад. Вчера говорили про тяжёлые бои на улицах Смоленска… А про Крым пока не говорят. Там даже боёв вроде бы нет.

Девушки шли по обочине дороги, неся вдвоём тяжёлую сумку, нагруженную картошкой, луком и огурцами. Валя радовалась про себя, что Клаус смог так щедро расплатиться с Наташей за сегодняшнюю работу.

— Господи, когда уже? Хоть бы скорее, — вздохнула Наташа. — За что нам судьба такая, а, Валь? Тоска ведь! Я, знаешь, письмо домой написала. Так и написала: «Где вы, мои любимые родные? Помните ли вы ещё свою девочку? Я теперь совсем взрослая, многое умею. Только грустно нам живётся на чужбине». Нам нельзя писать, что плохо, иначе письмо не дойдёт. Но они ведь поймут, что плохо. Ведь так, Валь?

«Что толку причитать и жаловаться? — подумала Валя. — Только самой расстраиваться, а если письмо дойдёт, то там мама волноваться станет — помочь ведь всё равно не сможет».

Где-то в глубине души больно кольнуло: что будет здесь, когда война дойдёт и сюда? Не закончится же она на границе?

А вслух сказала:

— А я верю, что наши скоро победят. И Гитлеру будет капут. И домой про плохое не пишу — чего их тревожить… Вот только не отвечает мне никто. Может, не доходят письма.

— Ну да, тебе-то что про плохое писать? — вдруг огрызнулась Наташа. — Живёшь как сыр в масле. Тебя бы в лагерь к нам, как бы ты запела.

— А ты думаешь, бауэры живут как помещики, бездельничают? Ты же сама видишь. Не первый раз у нас.

— Ах, уже даже «у нас»? — взвилась подруга. — То есть ты уже стала совсем немка? Ты еще скажи, что это справедливо — всех угнали вместе, а в итоге кому-то лучше, кому-то хуже? За что нам так? Может, ты уже и домой не хочешь?

— Наташ, ну я же не виновата, что так сложилось. Я понимаю, что другим обидно, но ведь крестьянская жизнь — тоже не курорт. Вся семья тяжело работает, даже младшие. Ты же сама видела! И государству знаешь какую норму сдавать надо… Мне только повезло, что люди хорошие.

— Защищаешь? Немцев защищаешь?! — перебила подруга. — Я бы на твоём месте травила все их продукты… Они же в армию идут, солдат кормить!

— Кого травила?! Клауса? Марту? Детей? Ты что, Наташка! Они меня спасли! Они вам, лагерным, помогают как могут… А ты говоришь — травить. Разве они эту войну придумали?

Наташа упрямо молчала, опустив голову, а потом тихо сказала:

— Ну и что, что не они. Всё равно: раз немцы, значит, враги.

— Ты прямо как Лизхен! Что услышала, то и говоришь! — рассердилась Валя. — Ну тебе же не шесть лет! Ты даже старше меня! Думай сама! Что, по-твоему, раз власти начали войну, значит, весь народ её поддерживает?!

— Ну не весь, наверное. Но большинство-то точно!

— Конечно, мне повезло, я не в лагере живу, — продолжала Валя, — но, Наташ, это же не моя вина, что ты в лагере.

— Всё равно, я не понимаю, как ты можешь их защищать. Наша страна с ними воюет, а ты…

— А ты? — резко спросила Валя. — Ты-то что делаешь на своей фабрике? Детали штампуешь? А ты хоть знаешь, для чего эти детали? Что ж ты их бракованными не делаешь, раз такая храбрая?! Небось эти ваши детали для оружия! Так что ж ты?!

— Если мы брак делаем, нас бьют — по рукам, по спине, а если много брака — то и в карцер отправят, а за сознательный саботаж — в концлагерь. Мы для них все — рабы, а их продукты помогают фашистам воевать! И Шольцы твои тоже ведь не возражают! Значит, они заодно! Вот и надо травить продукты!

— Наташка, ну ты совсем уже! Травить продукты! — рассердилась Валя. — Это же пострадают Шольцы первыми, а не армия… Где фашисты и где Шольцы, которые не виноваты вовсе!

— Ага, не виноваты… А что ж они рабыню себе взяли?! Могли же не брать!

— Могли. Только я была младшая в нашей группе, ты не забыла? И самая мелкая. Потому Клаус с Мартой и решили взять именно меня. Они не рабов хотели, а помочь хоть кому-то. Клаус тогда нас двоих хотел выкупить, ты забыла? А ему не дали. Кто ж виноват…

Разговор оборвался, и некоторое время подруги шли молча. Отчуждение висело между ними таким плотным облаком, что, если бы не общая сумка, они шли бы по разным сторонам дороги, не желая смотреть друг на друга.

— Наташ, — наконец примирительно сказала Валя, — мы из-за чего с тобой спорим? Обе в плену, обе далеко от дома… что мы делим? Что сравниваем? Нам вместе держаться надо. Кому легче, тот другим помогать должен, конечно. Ну так я же стараюсь, чем могу… Неужели война нас поссорит?