Книга Принцесса и Дракон - Литта Лински

Чем дольше девушка созерцала дар Ламерти, тем тоньше становилась плотина, которую она возвела, чтобы не давать волю своим чувствам к нему. И вот наконец плотина рухнула, а чувства, так долго и надежно сдерживаемые, затопили ее душу без остатка. Впервые Эмильенна позволила себе осознать, что любит Армана, и, причем, любит уже давно, хоть и невозможно теперь понять, с какого момента. Зачем и дальше врать себе, если она не смогла обмануть даже его? Ламерти разгадал ее, поняв, что его усилия по завоеванию Эмильенны не увенчались успехом лишь потому, что она сопротивлялась возникновению любви в своем сердце с силой равной той, которую он направлял дабы это сердце покорить. Эмили, почти до самого конца их совместного пребывания, не допускала и мысли о возможности полюбить такого человека, как Арман, а допустив, тут же испугалась, убедив себя, что эта любовь принесет ей лишь боль, разочарование и разбитое сердце.

И что теперь? Счастлива она в своем раю? Как бы не так! Сердце, о сохранности которого она так пеклась, разбито, а вот счастья, пусть и короткого, которым можно было бы заплатить за разбитое сердце, она так и не узнала. Пытаясь избежать боли, она отказалась от радости, и в качестве расплаты получила эту боль сполна. Вот и живи так! Сама виновата! Тебе остались твой рай, пара белоснежных крыльев и вечное сознание того, что совершила ошибку, которую уже не исправить.

В этот раз, в отличие от того, когда она получила письмо от дяди, Эмили ни на минуту не верила, что даритель явится вслед за подарком. Нет, картина была не только выражением чувств Армана к ней, она так же служила орудием изощренной мести с его стороны. Арман не собирался возвращаться, а смысл его прощального подарка состоял том, чтобы вечно напоминать Эмильенне о нем и о том, что она упустила, отвергнув его любовь.

Девушка не плакала глядя на картину, но если бы автор в этот момент увидел модель, которую изобразил с чужих слов, у него появился бы повод безмерно гордиться собою и своей работой, ибо взгляд Эмили был полон точно такой же неизбывной тоски, как у ангела на портрете.

Глава пятьдесят третья.

После своих именин, Эмильенна на людях изо всех сил старалась вести себя непринужденно и казаться веселой, зато, оставаясь наедине с собой, давала волю грусти и сожалениям о несбывшемся. Какое-то время, вопреки доводам разума, в сердце украдкой появлялась робкая надежда на то, что Ламерти все-таки придет за ней, однако, само собой, этого не случилось. Как можно небрежнее расспросив Луизу о мужчине, вручившем ей футляр, Эмили выяснила, что подателем был явно не сам Арман, поскольку по описаниям горничной таинственного курьера вряд ли можно было назвать красивым, одет он был небрежно, держался простовато. Значит, Ламерти опять кого-то нанял для своих целей, возможно, даже того самого «странного и подозрительного человека», который возил письма через Кале.

Как бы то ни было, больше никаких вестей о себе Арман подавать не собирался, и, осознавая это, Эмильенна предавалась тоске и воспоминаниям, на этот раз, не стремясь поскорее утешиться и выкинуть из головы образ Ламерти и все, что с ним было связано. Однако, чтобы не печалить добрую миссис Стилби и влюбленного Ричарда, с ними девушка держалась так, чтобы ее дурное настроение оставалось для них тайной.

Не желая задерживаться в Лондоне, где сама погода нагнетала тоску, а светские развлечения и необходимость выглядеть на них довольной и веселой требовали непомерных усилий, Эмили поспешила воспользоваться приглашением Ричарда, и в его обществе отбыла в брентвудское поместье Стилби. Там, вдали от городской суеты и лондонской серости, девушка почувствовала себя немного лучше. Почти все время проводила она в прогулках или за книгами. Беседы с сэром Гарольдом тоже, как ни странно, скорее развлекали, чем раздражали. Кроме того, все вокруг было пропитано ожиданием Рождества и подготовкой к нему. А Эмили, несмотря на все, что ей довелось пережить, все-таки не вышла еще из того возраста, когда Рождество является любимым праздником и ожидается с радостным нетерпением.

Они с Диком частенько ездили в Брентвуд за покупками, и с каждым днем город все больше дышал атмосферой приближающегося праздника. Фасады домов, украшенные ветвями остролиста, плюща и омелы, витрины магазинов и кондитерских полные пряников, марципана и других сластей, рождественская ярмарка – все это поднимало девушке настроение, насколько это было возможно. В Париже в течение последних лет Рождество было под запретом, а потому Эмили до невозможности стосковалась по всей этой предпраздничной кутерьме. Таким образом, сказочная атмосфера ожидания рождественского чуда если не наполняла сердце Эмили счастьем, то хотя бы делала жизнь более сносной.

Стилби были католиками, что не могло не радовать их гостью. К слову сказать, матери Дика и Эмильенны познакомились и подружились в бытность свою воспитанницами монастыря кармелиток. Сэр Гарольд, бывший не последним лицом при английском королевском дворе, какое-то время жил с семьей во Франции, исполняя дипломатические функции в составе посольства своей страны. Юная Кларисса была отдана в монастырь для обучения и воспитания, и там обрела подругу на всю жизнь в лице легкомысленной, но чрезвычайно милой и обаятельной Денизы де Шанталь, ставшей после замужества мадам де Ноалье.

Мать Клариссы была родом из Лотарингии, и хотя, выйдя замуж за Гарольда Стилби, она отказалась от лютеранства и перешла в католицизм, но до конца своих дней соблюдала традицию своей родины, процветавшую на севере Европы – наряжать новогоднюю ель. При жизни супруги сэр Гарольд не слишком одобрял «эти лютеранские глупости», зато после ее ранней кончины сам свято соблюдал сей обычай, в память о любимой жене и чтобы хоть как-то скрасить детство дочери, лишенной материнской заботы и любви.

Итак, в Сочельник в большой гостиной поместья Стилби была выставлена пушистая красавица-ель, сразу наполнившая комнату ароматом свежей хвои. У Лонтиньяков ель на Рождество не наряжали, но Эмильенне очень понравилась эта традиция, и она, вместе с Ричардом и приехавшей из Лондона Клариссой, с удовольствием развешивала на темно-зеленых ветвях розы из цветной бумаги, красные яблоки, орехи в золоченных обертках, разные сласти, главным образом, пряники в виде ангелов, звезд или сердец. Сэр Гарольд сам в украшении рождественского дерева не участвовал, но восседая в кресле посреди зала, наблюдал за происходящим, потягивая эгног из кружки. На столике рядом с ним был выставлен портрет покойной миссис Стилби, словно хозяин поместья хотел, чтобы его любимая Хенрика полюбовалась тем, как ее дочь и внук наряжают рождественское дерево.

Рождественский ужин с семьей Стилби разделял отец Роберт, священник небольшого католического прихода, единственного на всю округу. Затем все вместе отправились в церковь на праздничную мессу. Идти решили пешком, благо было недалеко. В морозном воздухе кружились серебристые искорки снежинок. Крохотные и колючие, они слегка жалили лица путников, что, однако, вовсе не омрачало тем праздничного настроения.

Местная церковь ничем не походила на величественные соборы Парижа, к которым привыкла Эмильенна. Здание было скромным – никаких архитектурных изысков, но строгое достоинство этого небольшого храма говорило в его пользу, особенно, в сочетании с рождественским убранством. Внутри девушке понравилось еще больше. Традиционный рождественский вертеп, отсутствовавший в протестантских храмах, теплый свет от множества свечей, легкая дымка ладана, скамьи, украшенные ветвями вечнозеленых растений – все это создавало неповторимую атмосферу радостного таинства. Кларисса шепотом сообщила Эмили, что храм по большей части построен и содержится на средства их семьи, однако, сэр Гарольд предпочитает скромно молчать об этом.