Книга Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945 - Дмитрий Хмельницкий

...Однажды я на лодке решил объехать Конд-остров. На южном его берегу заключенные корчевали пни для смолокуренного заводика, и я подъехал к ним. Заметив меня, все они бросили работу и подошли к костру. Некоторые из них стали кричать: «Здравствуйте, гражданин Карпов», – когда я оказывался среди заключенных, они переставали бояться своих десятников.

– Откуда это у вас, ребята, тюлень? – спросил я, увидев около костра раздувшегося тюленя.

– А это, гражданин Карпов, мы нашли на берегу моря: он издох, и волны прибили его к берегу.

– А для чего вам надо было тащить его сюда от берега, целых четверть километра?

– Мы, гражданин Карпов, вырезываем из него куски сала, поджариваем на костре и едим. Сами знаете, гражданин Карпов, разве можно работать в лесу целый день на пятистах граммах хлеба. А суп у нас, сами знаете, – одна вода.

Действительно, на моих глазах заключенные отрезали от тюленя куски жира, чуть-чуть поджаривали его и ели с таким аппетитом, как будто это было редкостное лакомство. Между тем тюлень был сильно разложившийся, и от него шел отвратительный запах.

VIII. Отдельные сцены и факты

«Обласкаю». Без вины виноватый. Зарезанный китаец. Чекисты на охоте. Проданные. Ссылка. Борющиеся

«Обласкаю». «Обласкаю» – выражение чекистов-надзирателей. Оно, как и «дрыновать», означает бить палкой. «А ну-ка, ротный; веди этого шакала ко мне, я его обласкаю (или подрыную)», – каждый день услышите вы от надзирателей на слоновской командировке. Как они «ласкают», показывает случай, который хочу рассказать.

Дело это было ранней весной 1929 г. на командировке при станции Кандалакша. В 200 метрах от линии железной дороги там находится пересыльный пункт 3-го отделения СЛОН. Это вроде Кемьперпункта, что на Поповом острове. В 400 километрах от этого пункта на юг находится лесопильный завод «Кареллеса». При нем командировка с заключенными, проданными «Кареллесу». С нее носят на себе в мешках хлеб для пересыльных.

Возвращаясь раз вечером из Кандалакшского железнодорожного клуба, я проходил мимо барака, где жили чекисты-надзиратели и начальник пересыльного пункта Алексей Евстратов. Еще шагов за пятьдесят до барака я услышал душераздирающие крики. Захожу в комнату Евстратова и вижу: Евстратов и секретарь ячейки Роман Дернов бьют что есть сил одного заключенного – Евстратов увесистой доской с гвоздями, а Дернов плетью; все лицо заключенного сплошь было залито кровью. В тот момент, когда я вошел к Евстратову, он так хватил заключенного по голове, что тот упал без сознания.

– В чем дело? – спрашиваю Евстратова.

– Не видишь разве, шакала ласкаю.

– Чем он провинился? – спрашиваю, а у самого нервная лихорадка.

– Да как же!.. Так перетак его мать, Бога, Пресвятую Богородицу... Нес с лесопильного завода хлеб и умудрился чуть не полбуханки украсть, – и показывает на лежащий на столе хлеб. От хлеба был действительно отломан кусочек граммов в четыреста.

На следующий день избитый заключенный умер. После избиения, как я узнал, Евстратов раздел его и посадил в «крикушник», где на земляном полу лежал полуметровый слой снега. Заключенный, будучи в бессознательном состоянии, не мог проситься из «крикушника» в барак погреться и потому замерз. (По писаным правилам полагается выпускать на 10 минут в барак, когда заключенный совсем замерзает.) А может быть, Евстратов пробил ему доской голову – бог знает. Во всяком случае, человека не стало: погиб за 400 граммов слоновского хлеба. Я рассказал об этом случае начальнику ИСО 3-го отделения Штейну. Вечно пьяный Штейн ответил мне: «Ну и черт с ним, со сволочью: одним шакалом меньше».

Без вины виноватый. По всей Мурманской железной дороге, начиная от Мурманска и до самого Петрограда, имеются так называемые оперативные посты военизированной охраны СЛОНа. Расположены они на железнодорожных станциях и друг от друга находятся на расстоянии километров пятидесяти. На мелких станциях оперативный пост состоит из одного чекиста-надзирателя. На крупных станциях, как Кандалакша, Кемь, Сорока, Майгуба и других, пост состоит из трех чекистов. В функции оперативных постов входят розыск и задержание заключенных, совершивших побег. День и ночь чекисты лазят по железнодорожным вагонам (пассажирским и товарным), ища беглецов. На станциях, где имеется уполномоченный железнодорожного отдела ОГПУ, они вместе с ним проверяют у пассажиров документы.

Как они радуются, когда поймают беглеца, как они его бьют, как они о своем геройстве расписывают потом в своих стенных газетах и ежемесячных отрядных журналах, – трудно передать. Надо знать чекиста вообще, а слоновского в особенности, чтобы понять это. Я, пробывший с чекистами более 10 лет, и то не могу понять психологии слоновского чекиста-надзирателя. Он не может жить без страшных ругательств, без битья «в морду», без крови и человеческих слез – это его органическая потребность. Припоминаются слова Дзержинского, сказанные им в 1924 г. в Москве, на съезде начальников секретных отделов: «У меня одна школа находится на Лубянке, а другая на 65-м градусе северной широты и 36-м восточной долготы (Соловки. – Авт.). В этих двух школах самые лучшие чекисты...»

Один из «лучших» второй школы – чекист Курганов находился на службе в 3-м отряде военизированной охраны СЛОНа, на станции Кандалакша Мурманской железной дороги. В ночь на 26 марта 1930 г. он дежурил по Кандалакшскому взводу и по командировке «Кандалакша». Другой из «лучших» – Барсуков – дежурил по станции Кандалакша. Курганов расхаживал по командировке «Кандалакша» и дрыном наводил порядки, а Барсуков лазил по железнодорожным вагонам и искал сбежавших каэров. Труды его на этот раз дали результаты; он задержал одного. Набив ему «морду», Барсуков привел его к Курганову, как дежурному по командировке. Как Курганов встретил беглеца, я не видел, но уверен, что «банил» он его сильно: Курганов в грязь лицом не ударит, а сил физических у него много.

Возвращаясь ночью домой и проходя мимо помещения, где находился Кандалакшский взвод, я вздумал зайти к командиру взвода. Открыл дверь и попал на избиние: на полу, с окровавленным лицом лежал человек; сапоги с него стащили, верхнюю одежду тоже, и он лежал в одном белье; лицо закрыл руками и тяжело дышал. Курганов, видимо уставший бить кулаками, стоял около него и бил носками своих пудовых сапог.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Кто дежурный по командировке?

– Дежурный по командировке стрелок Курганов, – представился мне Курганов, перестав бить беглеца.

– В чем дело? – повторяю вопрос. – Что это за человек лежит на полу?

– Это, товарищ уполномоченный, беглец. Задержан на станции стрелком Барсуковым.

– А это что за документы? – спросил я, заметив на столе целую пачку каких-то исписанных бумаг.

– Это обнаружено у беглеца при обыске.

– Какой же это беглец, если имеет документы? Кто вам сказал, что он беглец?

– Посмотрите, товарищ уполномоченный, на нем слоновская одежда! А документ он, наверное, украл.