Книга В.Н.Л. Вера. Надежда. Любовь - Сергей Вавилов

Вечером, перед самым отъездом, мы с Михаилом крепко выпили.

– Дождался бы белых ночей… Пошли бы смотреть мосты… – сокрушался он по поводу моего отъезда.

– Нет, Мишка, не могу… Противно.

– А это ты как потащишь? – он указал глазами на так и стоявшие в углу кухни пачки книг.

– А вот так! – я встал, взял две пачки книг в обе руки. – Помоги…

Книги мы выставили на помойку. Поставили стопки рядом с мусорным бачком. Я поступил решительнее, чем поступал, работая почтальоном. Один экземпляр я всё-таки оставил себе.

– Ну ты даёшь! – восхищался Мишка. Разбежался и ударил по надорванной пачке ногой. Обёртка разорвалась ещё, и одинаковые книги разлетелись по асфальту. «Сергей Степнов. Обычные встречи», «Сергей Степнов. Обычные встречи», «Сергей Степнов. Обычные встречи». От одинаковости рябило в глазах.

Я достал зажигалку.

– Давай, – говорю, – устроим пожар.

– Нет, ну его в дупло – аутодафе, – отвечал Мишка. – Пусть бомжи возьмут на макулатуру!

Хорошее дело! Аутодафе, да ещё и в дупло.

Когда мы вернулись в квартиру, я вышел на балкон. Сверху книг уже не казалось так много. Серые квадратики величиной с почтовую марку. Их приклеили для того, чтобы отправить из Петербурга меня…

Несмотря на позднее время, солнце висело ещё высоко. Последнее, провожающее меня петербургское солнце. Когда я приехал сюда, меня тоже встречало солнце. Но то солнце, я помню, было куда более весёлым, невзирая ни на какие морозы.

Миша рвался меня провожать. Я еле отговорил его от этой затеи. Мне хоть какое-то время следовало побыть одному. Артёму я так и не позвонил. Одно то, что Ольга могла взять трубку, приводило меня в полуобморочное состояние.

Всё! Все вещи были упакованы. Концы – обрублены. Якоря – подняты.

Я крепко пожал Мишкину руку, закинул на плечо тяжёлую сумку. Вышел во двор и медленно двинулся к трамвайной остановке.

Когда я приехал на вокзал, до поезда оставался ещё целый час. И тут мне стало казаться, что я никуда не еду… Я вспомнил тот день, день моего приезда. Как я звонил Паше. Как подарил местным обитателям телогрейку. Вспомнил надежду, которую привёз с собой в этот прекрасный город, о который потом так неосторожно разбил себе морду. И сейчас, когда начинаются белые ночи, я вынужден бежать из этого города. Бежать, растеряв слова и репутацию на его пронзительных, как стрелы, улицах.

Я достал сигарету, вышел на площадь перед вокзалом. Неосторожный хмель колыхался в крови, придавая прощанию трагические нотки.

«Прощайся, Степнов», – подумал я о себе в третьем лице. Так думать о себе было удобней – хоть какая-то крупица позора ложилась не на мои, а на его, Степнова, плечи.

Вдруг я как-то резко и полно вспомнил Ольгу. В то, первое наше свидание на озере. Слова, которые она говорила. Она назвала меня «хороший мой»…

Рано или поздно нервы всё же должны были сдать. Я только не ожидал, что на такой банальности. Она называла меня «хороший мой». Хороший мой… Хороший… Эти слова… Как стая одинаковых голубей…

Если мужчины не плачут, то это как называется? Или я уже не…

На перроне, на подходе к поезду, у моей сумки отвалилось дно. Зимние вещи со дна сумки повалились прямо на землю. Только этого ещё и не хватало. Немолодая женщина с телегой протянула мне скотч. Собрав вещи, я обмотал сумку липкой лентой.

– Возьми себе, авось пригодится, – махнула рукой женщина, поглядывая на мои мучения.

Скотч я положил сверху, рядом с бутербродами, которые мне сделала сердобольная Гуля.

Больная сумка была восстановлена, и я обречённо вошёл в вагон.

Когда поезд тронулся, я ещё раз подумал: «Всё!» – и наклонился к раненой сумке, чтобы пожилой попутчик не видел моего лица…

«К Осе», – думал я, сдерживая слёзы отчаяния! И сам не знал, что имею в виду!

В. Н. Л.

Я открыл дверь и проник в пустующую, молчаливую квартиру. На столе, написанная Катей, белела, очевидно, очень давно, короткая записка. На обрывке газеты вензельным её почерком было выведено: «Это как?»

Я повертел записку в руках.

А вот так! Хотя что тебе эти ответы спустя несколько месяцев?

Я бросил сумку, поскрёб отросшую за несколько дней щетину, лег на кровать, не снимая обуви.

В Петербурге осталось всё то, за что или против чего я боролся. Здесь, в М-ске, бороться было не за что. И если там я пытался выжить – здесь для этого не требовалось никаких усилий.

На улице шёл дождь. Он перекрывал все остальные звуки, становясь шелестевшей, шуршащей тишиной. В этой тишине можно было пролежать не одни сутки, слушая только этот монотонный, успокаивающий шум. Выкурить бесчисленное множество сигарет. Побренчать что-то на гитаре. Ах да… То есть наоборот – нет!

Я встал, отвернул в ванной комнате краны и, пока набиралась вода, принялся раздеваться. Раздевшись, погрузился в горячую, успокаивающую воду. Я смотрел на свои руки, лежащие вдоль тела. Вот, фиолетовые и напряжённые, на руках протекают вены. Если дотронуться до них бритвой, подковырнуть их, из вен брызнет бурая, густая кровь… И мне будет всё равно – Артёмы, Ольги, Веры… Исчезнут все. Исчезнут и перестанут меня тревожить! Какая пронзительная идея! Пусть бы только быстро… А в этом нельзя быть уверенным. Может быть, вода остынет быстрее, чем кровь вытечет из меня, и меня ожидает долгая, слабая смерть…

Я намылил голову, плечи… Смыл под струёй воды. На поверхности плавали мутные пузыри грязи.

«Сколько её? Сколько грязи-то, а? – медленно думал я. – Откуда столько грязи?» – я не находил ответа.

Я ведь был счастливым ребёнком. Независимым, вполне жизнеутверждающим подростком. Любил рисовать… Писать что-то…

Вот, написал! Написал и этим написанным до неузнаваемости изменил собственную жизнь. Только из грязи хотелось известно куда, а в итоге вот – лежу в ней по горло.

Как быть, когда вся жизнь осталась в другом, чужом городе, там, где тебя знают только по сумме, которую ты должен?

Писатель!

Гробокопатель.

Членовредитель.

Как случилось так, что я возомнил себя тем, кто способен заниматься этим ремеслом?

Я не находил слов, хотя не так давно с лёгкостью бросал их на ветер! Поток иссяк. Поток потёк так-сяк, потом иссяк!

Стоило получить щелчок по носу – и всему твоему писательству грош цена. Так твоё ли это дело, Серёжа, если ты отступаешь от него так просто. Вот и ответ! Стоило его получить, щелчок, в самом начале пути, чтобы падать было не так болезненно. Но ведь ты не боялся боли?

Боль, в отличие от стыда, можно перетерпеть. Да и терпеть боль – занятие куда более достойное.

Я вытянул пробку из ванны, встал, схватился за полотенце.