Книга Дворцовые тайны - Кэролли Эриксон

— Джейн, это Уилл! — в отчаянье закричал я.

Но она глядела мимо меня, словно силилась разглядеть кого-то, кого я видеть не мог. Ее бедный разум был во власти наваждений.

Она уже не разбирала обращенных к ней слов, но решив, что хотя бы звук моего голоса успокоит ее, я начал вспоминать прошлое, сказал ей, что мы могли бы прожить совсем другую жизнь, если бы много лет назад корабль «Эглантин» унес нас к далеким и неизведанным берегам.

— Мы могли бы быть счастливы, моя дорогая Джейн, — прошептал я, держа ее за руку и целуя.

Она сжала мою ладонь, на лице ее промелькнула тень узнавания, но потом пальцы ее ослабли, глаза закрылись и она покинула меня навсегда.

Моя Джейн, добрая королева Джейн, умерла двадцать пятого октября 1537 года от Рождества Христова, года, когда страну поразил голод, но изобильно цвели полевые цветы, года, наполненного для меня великой скорбью. Казалось бы, наш повелитель, король Генрих, тоже должен был быть вне себя от горя, но он не носил траур по Джейн, а если и оплакивал ее, то не показывал своих слез. Не прошло и недели со дня ее кончины, как он уже отправил послов во Францию, в Нидерланды и даже в далекое германское герцогство Клевское[93] в поисках новой жены. Он громогласно заявлял, что знает не менее десятка благороднейших девиц и дам, которые почтут за честь разделить с ним ложе и престол.

Мне осталось лишь горевать у ее могилы и чтить ее память весь отведенный мне срок. Я поклялся, что когда ее сын вырастет[94], я расскажу ему историю жизни его матери такой, как я ее знал.

Я не подведу тебя, милая Джейн. Я исполню клятву.

Соперница королевы

Глава 1

Стоило только слугам моего отца подбросить еще несколько вязанок хвороста в костер, как языки пламени затрещали и взвились вверх с новой силой. Повалил едкий дым. Жар от огня заставил моего младшего брата Фрэнка отскочить еще дальше с того места, куда мы с ним дружно отпрянули чуть раньше, защищая руками носы и рты от острого запаха горящей плоти.

Я же решила, что больше не сделаю ни шагу назад, даже когда услышала дикие крики Джослина. Затаив дыхание, я закрыла глаза и взмолилась: «Господи милосердный, пошли нам дождь! Пожалуйста, сделай так, чтобы дождь залил этот проклятый костер!» Утро было холодное, и небо было сплошь затянуто тучами. С каждым мгновением темнело, на меня упало несколько капель. Боже, пусть это будет настоящий ливень, пусть разверзнутся хляби небесные!

Сквозь ткань рукава я почувствовала тяжелую крепкую руку. Кто-то повелительно отодвинул меня подальше от костра.

— Назад, Летти! Неужели ты не видишь, что огонь разгорелся не на шутку? Встань здесь, рядом с братом!

— Отец! — взмолилась я, и голос мой почти потонул среди рева пламени и треска горящих веток. — Это же Джослин! Наш Джослин! Я молю Бога, чтобы он послал дождь и спас его!

Я взглянула отцу прямо в лицо: его суровые черты были искажены душевной мукой. Он наклонился ко мне и прошептал прерывающимся голосом:

— Я тоже молюсь за Джослина, дочка. Но теперь сделай, что я сказал!

Жар от огня становился невыносимым. Я обливалась потом, лицо мое горело, хотя день был холодный. На щеку упала одинокая капля дождя. Я отступила туда, где стоял мой брат. Он заплакал, громко хлюпая носом, и я взяла его за руку. До этого он изо всех сил крепился, но сейчас уже не мог бороться с нахлынувшими на него чувствами, ведь Джослин был нашим с ним учителем, наставником. Он обучал нас грамоте, учил писать, а позже давал уроки греческого и латыни. Я училась у него семь лет, а Фрэнк — почти шесть. Мы любили его. А сейчас должны смотреть на его казнь. Джослина сжигают заживо как еретика, казнят за то, что он исповедует протестантскую веру, которой тайно придерживается и наша семья. Королева Мария[95], утвердившись на престоле, повелела всем своим подданным посещать мессу, признать верховенство Папы Римского и отречься от церкви Лютера. Церкви, которую ее отец Генрих VIII и ее покойный брат Эдуард VI объявили государственной, в противовес многовековому засилью католицизма.

Многие в нашем королевстве разделяли убеждения Джослина, но скрывали их и посещали мессу. Мой отец, который всегда умел применяться к обстоятельствам, выполнил указ королевы Марии и велел нам последовать его примеру.

— То, какие слова молитвы произносим мы на людях, не имеет значения, — объяснил он нам. — Главное то, во что мы верим в сердце своем, и это делает нас почитателями истинной веры. Господь читает в душе нашей, как в открытой книге, защищает нас и не оставляет своей милостью.

Но Джослин не мог выбрать такой путь. Он был молод, храбр и всей душой ратовал за новую веру. Его разум поддерживал его в этом, ведь учености ему было не занимать. Джослин учился в колледже Магдалины[96], достиг невероятных успехов в латыни и греческом, изучал древние религиозные тексты и пришел к выводам, отвратившим его от католичества. Он не мог скрыть ту правду, которая ему открылась. А когда он прямо выступил против королевы и ее католической мессы, то был схвачен и брошен в темницу. А сегодня он должен был умереть.

Каким же худым и изможденным казался он, когда стражники повели его по мокрому лугу туда, где была навалена огромная куча тростника и хвороста. В середине ее был вкопан крепкий столб, а рядом с ним стоял трехногий табурет, на который Джослин должен был встать. Но перед тем как взойти на место казни, наш наставник склонился, поднял несколько тростинок и благоговейно поцеловал их.