Книга Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950-1350 гг. - Роберт Бартлетт

«Отныне, если по причине отсутствия мужского наследника наследство переходит к женщине, являющейся законной наследницей умершего, владевшего имуществом, мы милостиво повелеваем, чтобы этим женщинам в судебном порядке давалось подтверждение их права на эту долю, хотя это и может вступать в противоречие с валлийским обычаем, практиковавшимся прежде».

Здесь ничего не говорится о том, кто был инициатором таких изменений. Однако из прусских документов явствует, что либерализация законов о наследстве была в интересах местных землевладельцев. Кристбургскии Договор 1249 года, заключенный между Тевтонскими рыцарями и их новообращенными прусскими подданными, объявлял наследниками, в порядке очередности, сыновей, незамужних дочерей, родителей (если они были живы), братьев и племянников по линии братьев. «Новообращенные восприняли это с благодарностью, — говорится в тексте договора, — ибо во времена язычества у них, как они говорили, наследовать имущество могли только сыновья». Этот случай является наглядным (а валлийский — вероятным) примером того, как подвергшимся колонизации народам внедрение иной системы права могло пойти на пользу, поскольку у них появлялась возможность модифицировать некоторые из наиболее консервативных элементов их собственных законов. Появление колониального правления способствовало расширению имущественных прав женской части местного населения.

Помимо того, что одна система права могла заимствовать что-то из другой, имелись случаи, когда люди, жившие по одним законам, перенимали законы другой нации в результате пожалования или купли. Во многих приграничных областях обретение таким способом законов другой этнической группы было распространенным явлением. Например, прусская система права в Помезании для таких случаев предусматривала единый порядок: «Если человек живет по прусскому закону и причиняет другому ранение, а потом переходит под действие немецкого закона и обвиняется в содеянном на основании немецкого закона, и признает себя виновным, и дело рассматривается по немецкому закону, то к нему уже не может быть применено прусское право». Переход под действие немецких правовых норм в индивидуальном порядке предусматривался также и в своде законов Богемии середины XIV века. В этом кодексе, известном под названием «Майестас Каролина» (Majestas Carolina), были такие слова: «если кто-то из жителей покупает себе бессрочный или германский закон…». Упоминание в различных восточногерманских сводах законов сторон судебного разбирательства, которые «обе по происхождению принадлежат к вендам, но таковыми не являются», показывает, насколько могли не совпадать понятия этнической общности в правовом и биологическом смысле. В таких случаях применялось правило, что «тяжбы, возбужденные по законам вендов», не должны приниматься к рассмотрению, а должны к ним применяться законы немецкие. Абсолютно такие же положения применялись к тем сторонам судебного разбирательства, которые «являются пруссами по происхождению, но в то же время не совсем пруссы». (Скорее всего, речь идет о местных жителях, перенявших немецкий язык и систему права.)

Законы одной нации могли также быть отменены, приобретены или переданы целой общине или населению какого-либо района, то есть на групповой основе. В Восточной Европе именно такое распространение немецких законов в славянских деревнях стало одним из факторов, способствовавших германизации культуры этого региона. В 1220 году граф Шверина даровал славянам, живущим в деревне Брюзевиц, «германский закон» (ius Teutonicale), подчеркнув, что отныне штрафы за правонарушения надлежит взимать «в соответствии с требованиями германского закона». Иногда универсальное применение германских законов становилось условием для создания новых поселений, как было в случае с Бржегом (Brieg) в Силезии в 1250 году, когда правитель города повелел, чтобы «всякий поляк или свободный гражданин любого языка, имеющий там дом, должен подчиняться германскому закону».

Аналогичные попытки распространения английской системы права предпринимались в отношении ирландцев. Иногда инициатива принадлежала самим ирландцам, добивавшихся для себя английских законов как в индивидуальном, так и в коллективном порядке. Так было, например, в конце 70-х годов XIII века, когда «все ирландцы» предложили королю 10 000 марок «с тем, чтобы иметь и применять в Ирландии обычное право, каким руководствуются англичане, и пользоваться в судебных делах теми же правами, что и англичане». Эти попытки добиться для ирландцев одинаковых с англичанами судебных прав и норм не увенчались успехом, несмотря даже на то, что в начале XIV века английские поселенцы и сами власти пришли к убеждению, что «расхождение в законах» влечет за собой пагубные последствия. В 1328 году Джон Дарси, рассматривая вопрос о назначении юстициара Ирландии, составил список предложений, которые включали рекомендацию распространить действие английского права на ирландское население. По сути дела, соответствующий закон был издан в 1330–1331 году, однако он оказался «мертвой буквой». Вплоть до эпохи Тюдоров ирландцы могли пользоваться правами и защитой со стороны английского закона только на основании индивидуального пожалования.

Ясно, что в жизни общества в периферийных областях Европы Высокого Средневековья ключевую роль играло конкретная разновидность права данной этнической, национальной или религиозной группы. Поллок и Мейтланд писали об Англии 1066 года: «для системы индивидуализированного, то есть национально-обособленного права, было уже слишком поздно». В отношении крупных централизованных государств, какими являлись Франция или Англия, эта позиция, быть может, и оправдана. Однако в случае окраинных областей Восточной Европы имеет мало общего с действительностью. Национальные системы права в этих регионах в значительной мере складывались в ходе колонизации, которая только началась в середине XI века. В этом смысле Европе 1050 года еще предстояло вступить в великую эпоху национального права.

Плюрализм юстиции был материализован в правовых институтах и процедурах в трех основных формах. Во-первых, существовали гарантии, как юридические, так и процессуальные, для уязвимых этнических групп — либо завоеванных (как мудехары), либо составлявших иммигрантское меньшинство, находившееся под покровительством князя (например, немцы-горожане в восточноевропейских монархиях). Обычной моделью были законодательные анклавы, островки особого юридического статуса в отношении какой-то национальной группы внутри более обширного, иного и зачастую враждебного окружения. В другой форме правовой плюрализм проявлялся в наличии определенных правовых ограничений в отношении подвластных народов (например, тех же мудехар или славян на востоке Германии). Примечательно, что наиболее резкая форма правового неравенства существовала не в тех областях, где имели место религиозные конфликты или обращение в другую веру, как было в Испании или Прибалтике, а в Ирландии. И в-третьих, имелись случаи сосуществования несхожих принципов правовой системы, как, например, в Уэльсе, где для валлийцев и англичан действовал разный порядок наследования.

Ясно также, что постепенно совершался отход от правового плюрализма, который был характерен для начального периода завоевательного движения и колонизации, и шло продвижение в сторону новой, однородной правовой системы. Иногда этот процесс сводился в основном к исправлению имеющихся перекосов и потому не мог вызывать больших возражений со стороны той этнической группы, чьи интересы он затрагивал. В частности, мы уже рассматривали ту тройственную ситуацию с отправлением судопроизводства, какая наблюдалась в Толедо эпохи Реконкисты. Аналогичные системы с параллельным существованием разной юстиции имелись первоначально и в соседней Талавере. Тем не менее общая тенденция в Новой Кастилии также складывалась в сторону постепенного формирования правового единообразия. В 1290 году король Санчо IV в своем указе отметил «многие ущемления, которые испытывают мосарабы и кастильцы с точки зрения права», и повелел, чтобы отныне «не должно быть между ними никаких различий на том основании, что одни говорят, что они мосарабы, а другие — что они кастильцы, но они будут одним целым (que sean todos unos) и называться талаверцами, без различий; и все должны руководствоваться кодексом законов Леона». Однако чаще бывало так, что на смену плюрализму шло господство юстиции завоевателей. Например, в Уэльсе местные валлийские законы на протяжении Позднего Средневековья постепенно модифицировались в направлении утверждения все более широкой роли жюри присяжных и замены компенсационной системы более жестким «законом Лондона», то есть введением смертной казни и принципа персональной ответственности. Апогей наступил в 1536 году, когда Английский парламент постановил, что «законы, указы и статуты сего Королевства Английского… надлежит исполнять, претворять и воплощать в означенной стране, или владении Уэльс», и объявил о своем намерении «искоренить любую и всякую дурную практику и обычаи, отличные от указанных». Все судебные процедуры должны были впредь осуществляться «на английском языке», владение английским языком становилось условием для занятия официальных постов в Уэльсе, а валлийский язык был отвергнут, как «не имеющий ничего общего и не созвучный с родным языком, имеющим хождение в этом королевстве». Аналогичным образом на Пиренеях испанская христианская система права сменила мусульманские законы, а в землях полабских славян господствующим стал немецкий закон. Если говорить о долгосрочной тенденции развития на протяжении XII–XVI веков, то ее вектор лежал в направлении от индивидуализированного права к территориальному, от плюрализма к единообразию. Путь к единому королю, единому закону и единой вере (un roi, une loi, une foi) был долог, но одной из его составляющих несомненно была трансформация правовой системы.