Книга Полвойны - Джо Аберкромби

Отец Ярви и бровью на него не повел.

– Бери тех, кто есть, и проследи, чтоб обезоружили стражу. Мне нужен строгий порядок и послушание.

– Так точно, отец Ярви, – сказал пожилой кормчий.

Он повернулся к воинам и взмахом широкой ладони велел им выдвигаться вперед.

– А потом запускай в город шендов.

Ральф обернулся и вытаращил глаза.

– Ты серьезно?

– Они требуют мести за все страдания от набегов Верховного короля. Я дал слово Свидур, что она первая войдет в город. Но оставь по куску и для Колючки Бату с Гром-гиль-Гормом. Это наименьшее зло.

– Вы же дали клятву, – пробормотал Колл, когда Ральф, почесывая лысину, пошел отдавать приказы.

– Я поклялся сделать все, что смогу. Я ничего не могу для них сделать.

– Но эти люди…

Ярви скрюченной рукой вцепился Коллу в рубаху.

– Эти люди жалобились, когда горел Ялетофт? – прорычал он. – Или Торлбю? Когда убивали короля Финна? А может быть, Бранда? Нет. Они пели и пели здравицы Яркому Йиллингу. Так пускай теперь за это заплатят. – Он выпустил Колла и бережно разгладил на нем одежду. – Помни. Властвовать означает одним плечом навсегда окунуться в сумрак.

47. Развязка

Хоть отец Ярви и велел не жечь, но где-то все равно что-то горело.

Зыбкой пеленой расстилался смог, что превратил белый день над Скегенхаусом в мутные сумерки. У Рэйта царапало в горле. Каждый вдох требовал усилий. Тени-призраки мелькали во мгле. Бегущие силуэты. Мародеры или жертвы мародерства.

Удивительно, насколько четкие образы и картины может вызвать из прошлого запах. Смрад копоти опять вернул Рэйта в ту приграничную деревеньку между Ванстерландом и Гетландом. Халлебю, вроде так она звалась? Ту, где они ни за что поставили под факелы все дома, а Рэйт утопил в свином корыте одного мужика. В тот момент это казалось отличной забавой. Он и потом этим хвастался, а Гром-гиль-Горм хохотал вместе с воинами и называл его кровожадным кобелюгой и сиял от удовольствия держать на поводке такого злющего пса.

Сегодня во рту Рэйта кисло от страха, сердце бабахало в больную голову, а ладонь липла от пота к топорищу. Откуда-то раскатился грохот, а за ним долгий вопль, будто не человека, а скорее животного. Рэйт испуганно дернулся и крутнулся, всматриваясь в полумрак.

Пожалуй, ему стоило возносить Матери Войне благодарную хвалу, ведь он заодно с победителями. Не так ли он отвечал брату, когда Рэкки качал головой над пепелищем? Тем не менее команда убийц Колючки Бату слабо смахивала на воинство света.

Нет, он вступил в отряд черных душ. Их глаза горели, как у лис, а крались они по-волчьи, заботу о себе отвергали напрочь, зато оружию, не ленясь, каждый день устраивали чистку до блеска. В большинстве уроженцы Гетланда, но Колючка привечала кого угодно, лишь бы имелись несведенные счеты и отсутствовали колебания, какими методами их сводить. Рэйт почти не знал соратников по именам. Все они друг для друга никто и ничто, спаянные одной лишь ненавистью. Люди, потерявшие друзей и родню. Люди, утратившие себя. И с этим ничего не поделать – только отнимать у других то, что было отнято у них самих.

Некоторые вытаскивали жителей из домов, пока другие громили все внутри: расшибали сундуки, вспарывали перины, опрокидывали мебель. Как бы в поисках припрятанных сокровищ, а на деле просто ради радости все крушить. Жертвы давали отпор не более, чем овцы, которых тащат под нож мясника. Прежде Рэйта все удивляло: почему они не примут бой? Их безропотность выглядела странной до отвращения. Но теперь он их хорошо понимал. В нем самом теперь не осталось ничего, способного биться.

Люди – не просто трусы или герои. Они – те и те, а также ни те ни другие, смотря какой выпадет расклад. Смотря кто сегодня за них, смотря кто – против. Смотря как сложилась их жизнь.

И какова им обещана смерть.

Горожан поставили на колени вдоль улицы в ряд. Кого-то толкнули силой. Кого-то швырнули. Большинство же сами пристраивались в конце шеренги и кротко опускались на мостовую. Пинок или затрещина, когда надо было кого-нибудь подогнать, но в целом обходились без насилия. В конце концов, избитый раб ведь дешевле здорового, а если он и так ничего не стоит, зачем вообще тратить на него силы?

Рэйт закрыл глаза. Боги, он измотан вконец. Так изможден, что на ногах держится с трудом. Он представил лицо брата, потом лицо Скары, но не мог толком разглядеть ни одно. Единственное лицо, которое стояло сейчас перед ним, было лицом той женщины, что рвалась в горящую усадьбу и выкрикивала имена детей сорванным, обезумевшим голосом. Под веками защипало от слез, и глаза сами собой распахнулись.

Ванстерец с кольцом из серебра в носу волок за подмышку женщину, похохатывая. Однако смех получался вымученным, неровным – будто он сам себя убеждал, что в этом есть нечто забавное.

По виду, Колючке Бату не до смеха. С обритой стороны перекатывались желваки, шрамы багровели на бледных щеках. На руке, что сжимала топор, проступили жилы – решимо, безжалостно.

– Да здесь одни те, кого на продажу везти дороже встанет, – проговорил воин, здоровый гетландец с кособокой челюстью, толкая на колени старика в конце ряда.

– Ну и что с ними делать? – добавил другой.

Колючка равнодушно бросила:

– Пожалуй, убьем их.

Одна из женщин сквозь всхлипы начала бормотать молитву, и кто-то заткнул ее оплеухой.

Сейчас, на его глазах, воплощалась мечта. Ограбить до нитки громадный город. Рыскать, как вожак диких псов, по улицам богачей, где в мирное время отыскал бы только издевки. Властвовать безраздельно – ведь у тебя есть меч, и в тебе хватит дряни, чтобы запросто пустить его в ход.

Глаза Рэйта наполнились влагой. То ли от дыма. То ли он плачет. Он думал о той, сожженной усадьбе, и его сплющивало, заваливало, как брата, с трудом удавалось вдохнуть. Похоже, все достойное спасения в нем погибло вместе с Рэкки или осталось далеко позади вместе со Скарой.

Он нащупал ремешок шлема и стянул его, а потом отбросил. Смотрел, как, пустотело цокнув, шлем перекатывается на бок. Прокорябал ногтями примятые им волосы, ничего при этом не чувствуя.

Рэйт опять покосился на горожан, стоящих посреди улицы на коленях. Заметил, как один мальчишка стиснул кулак, зачерпнув горсть уличной грязи из сточной канавы. Заметил, как на носу одной женщины болталась слеза. Услышал, как горло старика с краю с каждым выдохом душит страх.

Заскрипели сапоги Колючки – она направилась как раз к этому старику.

Она не спешила. Может, набиралась храбрости. Может, продлевала удовольствие. Позволила топорищу скользнуть в кулаке, прежде чем ухватиться за отшлифованную ладонью рукоять.

Старик вздрогнул, когда шаги замерли у него за спиной. Она подвигала подошвами, упираясь потверже, точно дровосек перед колодой для колки.