Книга Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев

Господа молчат и не смеются… Да и кому смеяться над анекдотами штаб-ротмистра, если он в комнате совершенно один?

Однако вечер анекдотов продолжается:

“Каждое утро к газетному киоску подходит старый еврей, берет свежую газету, смотрит на первую страницу и кладет газету обратно. И так изо дня в день. Наконец киоскер не выдерживает и спрашивает: “Почему это вы каждый день смотрите газету, не покупаете, а кладете обратно?…”

Если бы не неиссякаемый запас анекдотов, побасенок, песен, в конце концов Владимир давно бы уже сошел с ума. Впрочем, до этого осталось совсем немного: он как раз поймал себя на том, что киоскер спрашивает старого еврея о газете уже не один десяток раз подряд, а тот почему-то не отвечает. Может, его тоже нет?

Сколько времени он находится здесь, сначала в роскошной палате, ничем не стесненный, потом — в запертой, а под конец — в этом постоянно освещенном глухом кубе пять на пять шагов, Бекбулатов не знал. Сначала, после того как очухался от послеоперационного наркоза, ему было не до подсчета дней: на смену обычным временам суток пришли периоды сводящей с ума боли, чередующиеся блаженным забытьем после спасительного укола. Мало-помалу боль иссякла, уколы — тоже…

Владимир зажил как настоящий сибарит, благо добродушный лысоватый доктор уверил, что в Петербурге все в курсе и скоро лучший друг и начальник Александр Павлович Бежецкий его отсюда заберет самолично.

— А что вы хотели, батенька? Недолечившись, сбежали из больницы, занимались черт-те знает чем и где, ребра свои переломанные не берегли совсем…

Доигрались, дорогой мой, до абсцесса! Еще чуть-чуть — и финита ля комедиа! Спасибо, патрульные подобрали вас и доставили к нам…

“А-а, патруль, это, видимо, те трое на трассе… Еще бы не подобрали! Сначала чуть в могилу не вогнали… Спасители х…!”

Мысли как-то не складывались, путались постоянно, цеплялись одна за другую, рвались… Обрывки одних воспоминаний наползали на другие, тут же перебивались третьими… С любезным доктором спорить совершенно не хотелось, хотелось во всем соглашаться, доверять ему как лучшему другу, как Саше… Больше всего беспокоило чувство, что он что-то забыл, причем что-то такое, что просто необходимо вспомнить, иначе… Что иначе? Почему? Непонятно…

Воля, общение с симпатичными и безотказными сестрами милосердия, прогулки на природе — все прекратилось как-то само собой. Почему его перевели вдруг на “стойловое содержание”, Владимир так и не понял.

Палата резко уменьшилась в размере, на окнах, чуть ли не постоянно зашторенных, появилась частая решетка между стеклами, посещения “сестричек” прекратились. Однако на смену им пришли наконец настоящие воспоминания. Причем сразу большими фрагментами, связные и четкие.

Владимир Довлатович Бекбулатов, менеджер среднего звена совместного британо-российского предприятия “Альбакор” со штаб-квартирой в Нефтеюганске (черт, никогда не слыхал, где это?) проходит курс реабилитационного лечения после автомобильной аварии… Нефть, нефть и еще раз нефть. Контракты, фьючерсы, дивиденды, дисконты, откаты, стрелки… Лица коллег, сонные и туповатые, по-пацански стриженные затылки, косухи, мерсы и “тойоты”… При чем же здесь какой-го странный штаб-ротмистр? Кто такие Чебрйков, Расхвалов, Князь… Ну, Князь — это как раз понятно, погоняло чье-то блатное. Только вот чье именно…

Бежецкий… Не говорит почти ни о чем… Только чувство какое-то теплое. Почему-то ассоциируется со словом “друг”, хотя друзей с такой фамилией, это совершенно точно, у него никогда не было. Может быть, в детском саду… Или в гимназии… Почему в гимназии? Гимназия — это что-то дореволюционное… Толстой, Тургенев, Горький, “Детство Темы”… Наверное, лучше подходит школа. А почему “школа”? Резкая боль в голове, круги перед глазами. Спать, спать…

* * *

Рухнуло все в одночасье, когда Бекбулатов, как-то раз тупо разглядывая кусочек радующего глаз пестротой красок пейзажа, сквозь прутья решетки (штора была отодвинута потому, что в палате меняли постельное белье, а в полумраке у массивного сложения горничных работа не спорилась) увидел прогуливающегося по лужайке перед домом донельзя знакомого человека. Увидел и сразу узнал, даже со спины. Узнал, хотя совершенно не помнил ни лица, ни имени… Просто ДРУГ, просто Бе…

А человек тем временем повернулся, как бы специально позируя, анфас, и…

— Бежецкий! Саша! — Штаб-ротмистр, да, конечно, штаб-ротмистр, какой там менеджер, какая еще нефть, ринулся к окну и замолотил по глухо отдававшемуся под кулаками толстому стеклу, — Саша-а-а!!!

Черт, не слышит, где тут форточка?

В голове, застилая багровой пеленой глаза, нарастала боль, неторопливым зазубренным штопором ввинчиваясь в темя…

Табурет, он же тяжелый, поможет! Так его, в стекло. Черт, не берет! А так? Нет, все бесполезно. Отстаньте от меня, гады! Там Саша! Там же Бежецкий! Он приехал за мной! Отпустите!

Комариный укус в плечо, стиснутое не по-женски сильными пальцами…

— Саша-а-а-а!!!

Куда все поплыло? Где Саша? Почему вы меня держите? Какое вы имеете право? Я дворя…

* * *

И вот теперь эта конура. Пять шагов на пять. Пять в длину, пять в ширину. Неполных восемь по диагонали. Квадрат, как говорится, гипотенузы… Койка, привинченная к полу, намертво вделанный в стену столик, дыра в полу с кнопкой для спуска воды, запирающаяся снаружи дверь с лючком, через который подают пищу и забирают посуду, как и все здесь обитая чем-то мягким и толстым типа войлока. И постоянный мягкий, но невыносимо назойливый свет. Мертвенно белый, как и все здесь, льющийся, кажется, отовсюду, не дающий никакой тени. Из-за него кажется, что конура эта — то огромное помещение без стен, то спичечный коробок, давящий на темя, не дающий дышать…

Главное — не свихнуться здесь, не потерять снова память, не стать послушной игрушкой в чьих-то руках, марионеткой, чьи нити дергает кто-то другой.

Владимир борется изо всех сил, если не за свободу тела, то за свободу духа. Не дать, не дать снова затянуть себя в капкан, не расслабляться!

После того как он попытался взять заложника: уборщика, пришедшего прочищать унитаз, удачно заткнутый разорванной на части простыней (бесполезно, сразу же откуда-то пустили слезоточивый газ и стало как-то не до выдвижения требований…), перевели в такую же каморку, но, во-первых, с огромным “очком”, которое даже собственной задницей не заткнешь, во-вторых, с постельным бельем, да и с большинством одежды пришлось распрощаться. На юридическом языке такое действие называется “попыткой с негодными средствами”.

Для интереса попытался имитировать попытку су-ицида, то есть банальнейшего самоубийства, но и тут пришлось попотеть. Представьте себе картину: привязать веревку, даже если ее удастся сплести из разорванных на части трусов, не за что; разбить голову при отсутствии твердых предметов — проблематично; утопиться, засунув голову в сортир, благо размер позволяет, — бр-р-р, моветон, господа! Ну остается еще метод индийских йогов: лечь в постель, сложить руки на груди и впасть в нирвану, постепенно перетекающую в вечный сон. Увы, из-за природной живости характера Бекбулатов не только не вылежал бы положенных двух-трех недель, но и пары часов. Проглотить собственный язык? Ни за что! Народ не простит! Тем более как тюремщики угадают, что он подобным образом имитирует попытку самоубийства?