Книга Балканский венец - Вук Задунайский

неба и земли…

Новые воины – рабы Великого Султана…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их…

Новые воины не пашут и не сеют…

Новым воинам нет нужды в женах и детях…

Новым воинам нет нужды в женщинах…

Новым воинам нет нужды в пище гяурской…

Новым воинам нет нужды в питии гяурском…

Приятен для ноздрей воинов запах поспевающего зирвака в котлах. Подошел к Урхан-аге ашчи-баши[209]Муса и сказал:

– Ага, две новые заботы появились у нас.

– Говори.

– Наши парни ходили в лес за дровами и видели на соседнем склоне гяуров. Без сомнения, то были хайдуки, прибери их шайтан! Они ходят вокруг деревни. Это опасно.

Кха! Усмехнулся про себя Урхан-ага. Ашчи-баши нельзя показывать своих мыслей – они затем и существуют, эти ашчи-баши, чтобы докладывать об этом сердарам. И еще тому усмехнулся, что крестьяне по велению его натаскали в лагерь дров столько, что хватило бы на половину зимы даже в этом суровом краю, где выпадает снег. Истина была в том, что доблестные воины повадились на озеро подсматривать за купающимися девками. И ответствовал Урхан-ага:

– Пускай ходят. Они не тронут нас.

– Но эти гяуры… Им нельзя верить…

– При чем тут вера? Они побоятся: за любого из братьев я разнесу эту вонючую деревню по камушку, и они знают про то. Будь спокоен. Что-то еще тебя тревожит, достопочтенный Муса?

– Якуб. Чорбаши Якуб, ага. Он не берет в рот мяса и не спит, только сидит на камне и глядит в сторону деревни. Эта женщина с золотыми косами – ведьма, она околдовала его.

– Кха! Если бы чорбаши почаще вспоминал, кто он и зачем он здесь, ничего такого с ним не приключилось бы. Нынче утром, когда все упражнялись в стрельбе, он десять раз стрелял и ни разу не попал в цель. Если бы он больше совершенствовал свое мастерство и меньше таскался за юбками, стал бы уже давно агой янычар!

– И все же…

– Понимаю, ашчи-баши, ты озабочен тем, что видел. Ты правильно поступил, что поведал мне о своих опасениях. Но у них одна причина: воины должны воевать, когда же они сидят и ничем не заняты – это плохо, это развращает и ослабляет. Не приезжал ли мубашир[210]? Не приносил ли вестей?

– Нет, ага. Никаких.

– Раз никаких, тогда следует нам занять орту каким-то делом. Пускай стреляют в чапар со ста шагов. Что скажешь ты об этом?

– Я скажу, ага, что это умно. Только поберечь бы нам порох…

– Тогда пусть борются друг с другом. Голыми руками, без оружия. Попарно. Кто одолеет остальных, тому будут от орта-баши золотые монеты в дар.

Замолчал было ашчи-баши, но воскликнул вдруг:

– Какое же несчастье, что бекташа нашего убило! Никогда не думал, что могу сожалеть о нем, но нынче только он смог бы помочь нам.

Кха! Бекташ… У него всегда находился ответ на любой вопрос. У него всегда припрятаны были порошки и снадобья, пригодные для любого случая. Урхан-ага спас ничтожную долю скарба дервиша из реки, но он не знал, как это применять в деле. Да и не любил он всей этой магии. Все это было от шайтана. Эдак выходило, что новые воины свершают подвиги свои во имя Всемогущего творца неба и земли не потому, что они хорошие и храбрые воины, а потому, что бекташи навели на них колдовство, делающее их сильными. Такие мысли неприятны воинам, которые в глазах дервишей были вовсе и не воинами, а детскими игрушками: подсыпал чародейский порошок – одержали они победу, а не подсыпал – так и бегут, как зайцы, уши поджав. Все было не так. Урхан-ага знал это, но не мог объяснить, почему он прав. Да и некому было особо объяснять. Другие воины тоже недолюбливали бекташей, и не надо было быть улемом[211], чтобы понять почему.

– Пусть воины займутся своим делом. Я же возьму четверых и отправлюсь поглядеть, что там за дичь завелась в лесу.

– Будь осторожен, ага, – у этой дичи острые клювы и железные когти.

– Если бы новые воины боялись железа, они не прошли бы половину подлунного мира.

– Их видели в той стороне, где гора с зубами шайтана – помнишь ее, ага?

Он помнил. Эту гору нельзя было забыть. Она уже снилась ему во сне – понять бы еще, к чему.

* * *

Все стало так, как сказал Урхан-ага: орта под присмотром ашчи-баши отправилась на поле возле деревни тренировать ловкость мышц своих, сам же Урхан-ага, взяв с собой четверых воинов, отправился на гору, которую в орте прозвали Зубами шайтана, а гяуры нарекли Чертовым городом. Высоко в небо поднимались ее склоны, острые скалы нависали над головой, закрывая солнце, смолистые сосны цеплялись за их откосы скрюченными корнями своими. Сияющая где-то внизу гладь зеленого озера делала это место хотя и зловещим, но прекрасным.

Странная это была гора. На вершину ее вела всего одна тропка, петлявшая по отвесным склонам – но кому и зачем было ходить туда? Встретились Урхан-аге и его воинам несколько источников, но вода в них была то желтой, то красной, то пурпурной, а то и вовсе дымилась, так что не стали они ни пить, ни омывать в ней руки, даже когда видели прозрачные ручьи. И все вокруг было безжизненным, ветер же выл в скальных зубьях как будто человечьими голосами. Местные говорили, что в Чертовом городе живут вилы, и в это легко было поверить. Но Урхан-ага вил не боялся. Негоже было славному воину уподобляться деревенским бабам.

– Тут нет никого, – молвил один из воинов. – Пойдем назад.

– Кха! Испугались?! – рассмеялся Урхан-ага. – Девчонки из местных сел ходят и не боятся. А вы что – трусливее их?

Застыдил он своих воинов, ибо страх был худшим из всего, что могло только с ними приключиться. Янычары не боялись никого и ничего. Если воин боялся – значит место его было не в их рядах, а на кухне, за тестом и грязными пеленками.

– Тут есть тропа, – сказал Урхан-ага как ни в чем не бывало, – значит, ее кто-то проложил. Возьмем медведя в его логове.

И они стали подниматься выше по склону. Испарения же, поднимавшиеся из трещин, кружили им головы. Когда очутились они у подножия тех самых шайтановых зубов, будь они прокляты, камень вдруг разверзся у них под ногами, и из разверстой дыры повалил зловонный пар. Трое воинов Урхан-аги упали туда, и крики их огласили окрестность. Тянули они руки к нему, но и сам он не удержался на краю трещины и рухнул вниз. Обжег его горячий пар, но успел он крикнуть воину, что шел следом, чтоб тот бежал вниз и сказал про все в орте. Прокричал – и погрузился во тьму.

Когда очнулся Урхан-ага, отовсюду шел дым. Он жег кожу и выходил кашлем из легких. Удалось орта-баши все-таки в последний миг вылезти из дымной расселины. Ободрали камни одежду, кровавыми полосами прошлись по телу. И оружие, видать, упало в трещину – только кинжал остался, за голенищем припрятанный. Никого более не было вокруг: трое упали в расселину, а тот, что сзади, побежал вниз. И услышал вдруг Урхан-ага странный звук – не зря нарекли это место именем Проклятого. Это был вроде как рык звериный, но не совсем. Будто земля ворочалась и ревела, недовольная, что чужаки ступают по ней. И была злоба ее слепа, но не бессильна. И исторгла она из себя зверя, достойного своей злобы. Гляди, Урхан-ага! Шел ты медведя завалить в его логове – как бы сам теперь не стал добычей. Крупен был явившийся из ниоткуда медведь темной масти. Свиреп и преисполнен злости. Шерсть стояла на нем дыбом, а когти были как ножи. И откуда он тут взялся? Не иначе сам шайтан привел его сюда в назидание сыну человечьему, дабы не гордился тот силой своей. Или духи горы этой встречали так чужаков?