Книга Балканский венец - Вук Задунайский

Кивнула она. Это было хорошо. Урхану-аге нужны были подвиги его воинов под стенами Београда, а не в этой позабытой Всемогущим творцом неба и земли дыре, да еще и вдобавок из-за какой-то юбки.

* * *

Все стало так, как предполагал Урхан-ага: ночью Якуб и еще четверо братьев пожаловали в дом, где жила красавица с волосами цвета меда, но не застали ее там. Родня же ее твердила, что ничего про нее не знает, хотя, конечно же, знала – гяуры всегда лгут. Якуб с братьями разнесли грязную лачугу, но ушли ни с чем.

Бывалым воином был Урхан-ага. Всегда полагал он, что никто, кроме Всемогущего творца неба и земли, не мог установить такое правило, чтобы было оно на века и на все случаи. Посему на мелкое нарушение Кануна смотрел он, как смотрят сквозь пальцы на солнце – кануны для того и существуют, чтобы нарушать их. Если б не поступал он так – не свершил бы он и воины его тех подвигов, что делали их бессмертными в глазах Всемогущего. Не было ему дела до неверных и женщин их, но не мог он допустить, чтобы воины его, разгоряченные воздержанием, позабыли про то, зачем они здесь. А все эти кануны… Они для ачеми оглан предназначены. Им дольше объяснять, почему это можно, а то – нельзя. Опытные воины понимают, а новобранцев проще напугать и заставить, нежели втолковать.

Бывалым воином был Урхан-ага. Знал он, зачем соблюдать заветы Кануна, потому и спокоен был, когда нарушал их, – и ни разу ни одна кара небесная не постигла его за нарушение, что бы ни твердили про то бекташи. Новым воинам нельзя было разговаривать с гяурами без крайней надобности – а он говорил, и ничего не стряслось с ним, и небо не упало на землю. Хотя… Нет, это ему показалось. Колыбельная песня – это все равно что песчинка. Не будешь же вспоминать каждую, попавшую в сапог?

Было и другое. Уже после той переправы через Дрину, где убило дервиша, проезжали они через деревню, сожженную еще два года назад. Урхан-ага помнил тот поход. Тогда он был еще чорбаши и во славу султана Богохранимой империи вместе с другими братьями гнал босанского короля от одного замка к другому, а тот бежал, поджав уши, как трусливый заяц, к своим маджарским хозяевам, только пятки сверкали. Не убежал. Янычары не ездят на лошадях, но от них нельзя убежать. Многие города и деревни были пожжены в тот год, многие опустели. Та, через которую проезжали они, была одной из таких. Посреди деревни, как и повсюду, стоял храм неверных – запущенный, со сбитыми крестами, но не порушенный до конца. И хотя Канун строго запрещал это, Урхан-ага зашел внутрь – не боялся он этих мертвых лжепророков на стенах. Что могли они сделать ему, славному воину, силу которого помнили на Западе и на Востоке?

Ничего интересного не увидал Урхан-ага в той брошенной церкви, кроме троих башибузуков, которые откуда-то приволокли к алтарю деревенскую девку и пытались совокупиться с ней, а та кусалась и истошно визжала. Урхан-агу оскорбила эта возня. Что эти псы, место которых при нужниках, позволяли себе в его присутствии? На поле боя дрожат, как трусливые собаки, их не увидишь перед строем закованных в железо рыцарей и на стенах маджарских городов. Зато по дороге, проложенной кровью новых воинов, всегда крутятся, как шакалы. Падальщики. Это воры, а не воины. Они умеют только лапать баб и тащить гяурское барахло, брать же приступом крепости и опрокидывать конницу Гуниада на полном скаку они не могут. Падаль. Только распугали всех крестьян, и недосчитался султан хараджа[207]через это. А все потому, что там, где прошли башибузуки, сборщикам налогов делать уже нечего. Да что сборщикам – много лет там не звучит голос петуха. Новым же воинам нет нужды в гяурском золоте и ином добре, ибо Великий Султан кормит их и заботится о них, как о детях своих. Роскошь же делает тело изнеженным, а дух – слабым.

Подошел Урхан-ага к башибузукам ближе:

– Кха! Доблестные воины! Может, помочь вам? А то, гляжу, втроем вам бабу не одолеть.

Сказал – и громко смеялся при этом. Оскалились башибузуки, бросили девку и обернулись к Урхан-аге. Злы они были так, что и не передать словами:

– Ты пришел учить нас, как нам обращаться с женщинами? Много знаешь об этом?

– Достаточно, чтобы видеть, что вы даже бабу не осилите, не то что неверных, что ждут вас в Београде.

Налились глаза у башибузуков кровью:

– Теперь уже и те, которым нельзя ложиться с женщинами, будут учить нас. Смилуйся, о Всемогущий творец неба и земли!

– Да оставь ты этого мертвяка, – подал голос другой. – Не знаешь, что ли, гулямов[208]этих?

Закипела горячая кровь, заходили желваки. Кха! Не успел подлый башибузук повести бровью, как взметнулась острая сабля, взметнулась – и пала сбоку от головы его, отсекая ухо. Было оно ему без надобности – все равно не слышал он, что говорили ему. Брызнула кровь, окропила алтарь. Заверещал безухий, как свинья, а другие в страхе попятились к выходу, хотя и было их трое против одного. Только знали они, что может с ними случиться, потому и пятились. Грязные псы. Не им тягаться с настоящим воином, кха!

И тут снова наваждение обуяло Урхан-агу. Все это случалось с ним впервые – но как будто было уже когда-то прежде. Остановился суровый воин, обратил взгляд на окропленный кровью алтарь, на выглядывающую из-за него перепуганную девку, потом на купол, сквозь который через зияющие дыры падали лучи закатного солнца. С него глядели на Урхан-агу пророк Иса и мать его Марьям… И показалось ему, что все изменилось вокруг, но опять не мог понять он, каким образом.

Новые воины не заходят в храмы гяуров, ибо это мерзость.

В храмы неверных нельзя было заходить, были они отвратительны для тех, кто исповедовал истинную веру, но он стоял, вдыхая еле слышный сладковатый запах, а земля и небо как будто поменялись своими местами, черное стало белым, а белое – черным. И будто он был не он, Урхан-ага, бесстрашный воин, прошедший с ятаганом половину подлунного мира, а кто-то совсем иной, не проливавший никогда чужую кровь и чистый, как небо после грозы. Разрушенная церковь, каких сотни на пути от Истанбула до Београда… Что может быть с того, что зашел он сюда? Разве могут эти старые размалеванные камни свернуть его с пути истинной веры? Было в этом какое-то колдовство, не иначе.

Новые воины не заходят в храмы гяуров…

Очнулся воин от наваждения, вытер саблю свою о повалившегося наземь башибузука да убрал ее:

– Пшли вон отсюда, свиньи. Кха! Еще раз увижу – натяну ваши кишки на барабан!

И глаза из-за алтаря смотрели на него с ужасом и надеждой.

* * *

Нет Бога, кроме Всемогущего творца неба и земли…

Новые воины воюют против гяуров…

Великий Султан блюдет волю Всемогущего творца