Книга Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн

* * *

На следующий день, в день памяти св. Кунигунды,[183]среди крэнков вспыхнул мятеж. Они бросались друг на друга на главной улице и на грязном лугу, к изумлению как жителей деревни, так и гарнизона замка. Удары наотмашь, кулаками и ногами оставляли ужасные раны и издавали громкий стук, словно при фехтовании сухими деревянными палками.

Перепуганные хохвальдцы попрятались в церкви, домах и замке, вся работа в деревне замерла. Дитрих взывал к толпе дерущихся на лугу о перемирии, но сражение вихрем пронеслось мимо, словно водный поток, обогнувший камень.

К Церковному холму скачками пронеслась Пастушка, за ней еще четыре крэнка. Дитрих бросился вслед. Преследователи молотили по резным дубовым вратам церкви, оставляя своими зазубренными клешнями глубокие раны на деревянных фигурах. Такое увечье св. Екатерине не наносили даже ее римские мучители.

— Остановитесь ради Бога! — закричал он и бросился наперерез между толпой и драгоценными резными изображениями. — Это здание неприкосновенно!

Страшный удар рассек кожу на его голове, из глаз брызнули искры, и свет померк. Дверь за ним распахнулась, и он опрокинулся на пол, ударившись и без того раскалывающейся от боли головой о камень. Его подхватили чьи-то руки и втащили внутрь. Дверь захлопнулась, заглушив шум беснующихся.

Он не знал, как долго пролежал в оцепенении, но, придя в себя, сел с криком:

— Пастушка!

— В безопасности, — отозвался Иоахим.

Пастор обвел взглядом полумрак церкви, увидел Грегора, зажигающего свечи, свет которых освещал Пастушку и нескольких селян. Жители деревни сторонились крэнкерин, прячась подальше в укромные уголки строения. Минорит помог Дитриху подняться на ноги.

— Хорошо сказал, — прокомментировал монах. — «Остановитесь ради Бога!» Ты позабыл о своей диалектике. — Грохотанье в дверь прекратилось, и он подошел к ней и отодвинул засов. — Они ушли.

— Какая муха их укусила? — подивился Дитрих.

— У них всегда был скверный характер, — сказал Грегор, поднимая шест, чтобы зажечь свечи высоко на стене. — Надменны, словно евреи или высокородные. Уже второй раз они ударили тебя.

— Прости им, Грегор, — ответил священник. — Они не ведают, что творят. Я оказался между их кулаками и мишенью. В противном случае они не обратили бы на нас никакого внимания.

Дитрих понимал, в нем сейчас говорит инстинкт. На уровне атомов плоти крэнки не считали людей ни друзьями, ни врагами.

Пастушка сидела на корточках, задрав колени выше головы и обхватив их длинными руками. Уголки ее губ ритмично пощелкивали, она походила на человека, бормочущего себе под нос.

— Миледи, — обратился к ней Дитрих, — что значит этот бунт?

— Тебе ли спрашивать? — ответила крэнкерин. — Ты и коричневая ряса тому причиной.

Иоахим оторвал полосу ткани от подола своего одеяния и замотал ею лоб Дитриха, чтобы остановить кровь.

— Мы тому причина? — переспросил монах.

— Если бы не ваши местные суеверия, Ганс не стал бы поперек естественного порядка вещей.

— Миледи, — возразил Дитрих, — Ганс действовал ради общего блага — вернуть проволоку. Для людей, как и для всех живых созданий, естественно стремиться к благу.

— «Всем живым созданиям» естественно поступать как сказано — сказано правителями или же самой природой. Вот как поступает «благой» человек. Но Ганс сам решил, какая цель благая. Не по своим обязанностям, не по велению стоящих над ним. Неестественно! Теперь же некоторые говорят, что он действовал по повелению — повелению вашего господина-с-неба, «чья власть даже выше власти герра Увальня».

— Благословенно имя Господне! — вскричал Иоахим. Дитрих жестом приказал ему молчать.

— Вся власть под Богом, — пояснил монах, — иначе она не знала бы меры, и справедливость бы стала волей господ. Но продолжай.

— Ныне среди нас раздоры. Слова разбегаются во все стороны, словно цыплята от когтей сокола, тогда как они должны бежать по положенным порядком каналам от техкто-говорит к тем-кто-слушает. Ибо вы не можете вообразить… празднества-внутри-головы… от осознания того, что трудишься на своем месте, и нити Гигантской Паутины связывают тебя с верхом и низом, со всем на свете, разно как вам не известна и недостаточность-внутри-нас, когда Паутина рвется. Скребун сравнил ее с голодом, но голод — ничто… — Она помолчала и мягко зажужжала: — Его можно с легкостью терпеть, пока он не станет невыносимым. Но недостаточность… Это словно сидишь на берегу раздувшейся от половодья реки и не можешь добраться до… до… вы называете это возлюбленным… до возлюбленного на другом берегу.

— Сердечная мука, — сказал неожиданно Иоахим. — То, о чем ты говоришь, называется сердечной мукой.

— Doch? Тогда сердечная мука.

Каменщик Грегор подошел и встал рядом с ними, а услышав, что сказал Иоахим, заметил:

— Они чувствуют сердечные муки? Тогда они явно меры не знают, показывая их.

— В нас сердечная мука по полноте Паутины, — сказала Пастушка, — и мы бросимся в неспокойную реку, чтобы восстановить ее. В нас сердечная мука по родной земле — вы называете это Heimat[184]— и… и ее плодам.

— Но ныне вас охватили ереси, — догадался Дитрих. — Гроссвальд говорит одно, Ганс говорит другое. Быть может, ты, — предположил он, — говоришь третье.

Пастушка подняла неподвижное, похожее на маску, лицо:

— Ганс пошел против слов Увальня, но вина целиком на Гроссвальде, ведь он не смог произнести толком, чего хотел. Теперь он повернул дело так, что я тоже отвергаю естественный порядок, и толпа — как высшие, так и низшие — ополчилась на меня за это прегрешение. Но, когда двое в разладе, ошибаться могут оба — как Гроссвальд, так и Ганс.

— Тот, кто встает посередине, — поделился опытом Грегор, — часто получает удары с обеих сторон. Опасно пасти стадо на поле меж двух армий.

— Раздоры, — сказал Дитрих, — дело очень серьезное. Мы всегда должны стремиться к миру и согласию.

Иоахим засмеялся и процитировал:

— «Не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее».[185]Так философы, играя словами, потеряли из виду их прямое значение, которое всегда начертано в сердцах.

— И здесь тоже раздор, — мягко заметил Грегор. Дитрих обратился к Пастушке:

— Скажи своим людям, что нельзя нападать на любого, кто придет в церковь или же ко двору Манфреда, ибо таков Мир во Христе; что воины не могут нападать на женщин и детей, крестьян, торговцев, ремесленников или животных, равно как на какое-либо религиозное или общественное здание. А по закону, да и по обычаю никто не может ударить другого в церкви или при дворе господина.