Книга Девять правил соблазнения - Сара Маклейн

— Если состояние Калли в данный момент напоминает то полубезумное состояние, в каком вы, на мой взгляд, пребываете сейчас, то посоветую вам поискать мою сестру в библиотеке.

Ралстон сдвинул брови.

— Почему вы решили сказать мне это?

Бенедикт усмехнулся:

— Достаточно сказать, что мне не хочется, чтобы моя сестра страдала. Попробуйте застать ее в библиотеке. Я вам не буду мешать. Но не дай Бог, там вас увидит моя матушка — в таком случае вам не позавидуешь.

Ралстон робко улыбнулся в ответ на его шутку.

— Постараюсь проскользнуть незаметно, хотя, честно говоря, ультиматум вашей матушки в этом случае, возможно, как раз и способствовал бы достижению моей цели. — Ралстон встал и, воинственно расправив плечи, посмотрел на Бенедикта: — Благодарю вас. Обещаю, что приложу все усилия, чтобы сделать Калли счастливой.

Лорд Аллендейл поднял стакан, скрепляя клятву маркиза.

— Вам стоило бы подумать о том, как завтра же получить специальную лицензию на брак.

Ралстон кивнул, молчаливо подтверждая свое намерение жениться на Калли как можно скорее, и вышел из комнаты. Он прошел по слабо освещенному тихому коридору к двери библиотеки, осторожно взялся за ручку и сделал глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться. Никогда еще он так сильно не нервничал, не был так озабочен исходом предстоящего разговора, не был готов на все для достижения своей цели.

Гейбриел распахнул дверь и тотчас увидел ее, несмотря на то что в библиотеке было почти темно. Калли свернулась клубочком в одном из больших кожаных кресел у камина. Она сидела спиной к двери, подперев рукой подбородок и глядя на пламя в камине. Гейбриел заметил, что подол голубого атласа спадал с кресла, почти касаясь пола, — она все еще была в своем прелестном бальном платье. Калли вздохнула, когда он тихо закрыл дверь и подошел к ней, любуясь изящным изгибом шеи и нежной кожей над глубоким вырезом платья. Когда Ралстон осторожно встал позади нее, она тихо произнесла:

— Вообще-то мне не нужна компания, Бенни.

Гейбриел не промолвил ни слова в ответ, только крадучись обошел кресло и присел на оттоманку, которую она отодвинула в сторону, когда садилась в кресло. В этот момент Калли повернула голову, и у нее перехватило дыхание; она выпрямилась и спустила на пол ноги.

— Что... что вы здесь делаете?

Ралстон наклонился вперед и сказал:

— Я попытался держаться от тебя в стороне. Но я обязательно должен кое-что сказать тебе.

Калли в изумлении покачала головой:

— Если вас застанут здесь... Бенедикт в соседней комнате! Как вы сюда попали?

— Твой брат впустил меня. Он знает, что я здесь. И боюсь, императрица, он на моей стороне.

— Ты ему все рассказал?

Калли пришла в ужас.

— Именно так. Ты не оставила мне выбора. А теперь, пожалуйста, помолчи и послушай: мне нужно многое тебе сказать.

Калли отрицательно покачала головой, опасаясь, что не устоит перед его потоком соблазнительного красноречия.

— Гейбриел... прошу тебя... не нужно.

— Нет. Теперь ты играешь обеими нашими жизнями, Калли. И я не позволю тебе принимать решение, пока ты не выслушаешь меня и все хорошенько не обдумаешь.

Калли поджала под себя ноги и свернулась в маленький грустный комочек. От этого вида у Гейбриела сжалось сердце.

— Ты меня любишь. Разве ты не чувствуешь, что тебе самой необходимо выслушать то, что я просто не могу не сказать?

Она крепко зажмурилась и застонала в смущении.

— О Господи, пожалуйста, не возвращайся к этому. Поверить не могу, что призналась тебе.

Гейбриел протянул руку и провел пальцем по щеке девушки, затем произнес серьезным ровным тоном:

— Понимаешь, я не позволю тебе взять свои слова обратно.

Калли открыла глаза, и настолько открытым и ясным был ее взгляд, что ему стало трудно дышать.

— Я и не собиралась.

— Хорошо, — сказал Ралстон. — А теперь послушай меня. — Он не знал, с чего начать, и сказал первое, что пришло в голову: — Моя матушка была очень красива — темные волосы, сияющие голубые глаза, тонкие черты лица, как у Джулианы. Она была чуть старше ее, когда покинула нас, сбежала на континент, оставив здесь свою семью и прежнюю жизнь. Мои воспоминания о ней очень расплывчаты, но одно я помню с абсолютной точностью — мой отец был без ума от нее.

Я помню, как тайком вылезал из постели, чтобы подслушать их разговоры, когда был маленьким. В один из таких вечеров я услышал странный шум, доносившийся из кабинета моего отца. Мне стало любопытно, и я крадучись спустился вниз по лестнице. В коридоре было темно, но дверь в кабинет оказалась распахнута.

Он замолчал, и Калли подалась вперед: рассказ маркиза вызвал в ней чувство беспокойства.

— Я заглянул в комнату и увидел изящные очертания фигуры моей матери: она стояла ко мне спиной, строгая и бесчувственная, — такой она всегда была со мной и с Ником. Она стояла в центре комнаты в идеально отглаженном платье светло-лилового цвета, а отец, опустившись на колени, обеими руками обнимал ее ноги и плакал. — Слова теперь давались Ралстону легче, и Калли видела, как затуманились его глаза, когда перед ним вставали образы прошлого. — Звуки, которые я услышал с верхней площадки, были всхлипываниями моего отца. Он упрашивал, умолял ее остаться. Прижав ее холодную бесчувственную руку к своей щеке, он признавался ей в своей неугасимой, вечной любви, говорил, что любит ее больше жизни, больше своих сыновей, больше всего на свете. Он умолял ее остаться, вновь и вновь повторяя слова признания, словно они могли смягчить ее бесстрастные взгляды, изменить ее равнодушие к нему, к сыновьям.

Мать исчезла следующим утром. И в каком-то смысле то же самое произошло и с отцом.

Ралстон помолчал; его мысли витали далеко в событиях двадцатипятилетней давности.

— Той ночью я дал себе две клятвы. Первое — я никогда больше не буду подслушивать. И второе — я никогда не стану жертвой любви. В тот день я начал играть на пианино... это был единственный способ заглушить печаль.

Когда Гейбриел вновь посмотрел на Калли, то увидел, что слезы струятся по ее щекам, и взгляд его тотчас прояснился. Он потянулся к ней и обхватил ладонями ее лицо, смахивая слезинки большими пальцами.

— О, Калли, только не плачь. — Ралстон наклонился и нежно поцеловал ее, и она почувствовала своими губами влажность и теплоту его губ. — Прислонившись лбом к ее лбу, он улыбнулся. — Не стоит плакать из-за меня, императрица.

— Я плачу не из-за тебя, — ответила она, коснувшись рукой его щеки. — Я плачу о том маленьком мальчике, у которого не было шанса поверить в любовь. И о твоем отце, которому, по-видимому, тоже не суждено было ее испытать. Потому что это была одержимость, а не любовь. Любовь не бывает односторонней и эгоистичной. Она щедра, великодушна и меняет жизнь к лучшему. Любовь не разрушает, Гейбриел, создает.