Книга Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне - Вера Талис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь Нютушке. …Стиль твоего письма № 14 сильно отдает бешеной усталостью, детушка, а почерк и того больше, так что я понял в общих чертах, что ты пишешь что-то такое о пиротехнике, гидроавионе, Степаниде Корнельевне, быках, потом почему-то о прерафаэлитах и Бисмарке, но какая во всем этом связь, не разобрал. На стр. 3 сказано ясно: «и вскрытие рака покажет яснее, что воскресенье – не абрикос». А потом вдруг: «и Орион – дурак». Нютик, милый, я преувеличил, чуть-чуть, но все же твое письмо вроде как кроссворд. И раз уж я съехал на смешное, то расскажу тебе прежде всего занимательную историю, сообщенную мне Юрой, – историю, которую я бы, если бы читал курс психологии, поставил бы эпиграфом ко всей главе о бессознательном. Во-1‐х, он уверяет, что знаменитое правило: пощипать себя, чтобы убедиться, что не спишь, происходит оттого, что во сне пощипать себя – не больно (болевых ощущений во сне нет). А дальше передаю его словами опыт, который он над собой проделал еще в отрочестве, и что из этого вышло.
«Когда мне было лет 10–11, я много раздумывал про сны, и решил так: сны снятся мне, на самом деле их нет, значит, они только от меня зависят, и я могу делать с ними все, что захочу. Как захочу, так и будет, потому что сны только мне и подчиняются. И вот вижу я один раз, что сижу в гостиной, а со мной какие-то незнакомые господин и дама. Я пощипал-пощипал себя – не больно, значит, сон. Ну, думаю, вот вы тут сидите, а все-таки вы от меня зависите. Вот, например, я захочу, чтобы вас звали так-то и так-то, – значит, вы и будете так называться. Обращаюсь к даме и говорю ей: „Здравствуйте, Марья Ивановна“. Ну, ничего, сошло. Она отвечает, все как следует, значит, и действительно вышла Марья Ивановна. Обращаюсь и к господину: „Здравствуйте, Петр Иванович“. И вдруг он мне говорит, очень сердито: „Молодой человек, прежде чем обращаться к незнакомым людям, вам не мешало бы осведомиться, как их зовут, а не говорить всякий дерзкий вздор“. И я перетрусил до смерти, т. к. он был очень сердит, и я почувствовал, что мне крепко достанется».
По-моему, из анализа этого полудетского сна можно вывести массу интересного, и притом в форме очень ясной и убедительной для слушателей. Ну а когда он мне это рассказал, я хохотал до упаду.
Нютик, Нютик, вот уж месяц, как я уехал от вас. Сейчас по московскому 6:15 вечера, значит, как раз то время, когда мы стояли на вокзале в проходе и ждали, когда нас пустят на перрон. Тогда было грустно, очень грустно. Сейчас я попривык и стал спокойнее, в особенности последние письма и телеграмма меня успокоили на ваш счет: ну и скучновато бывает-таки. Собственно говоря, мне бы пора уж уезжать из Парижа, но кое-кто из несносных профессоров (Lahy, Laugier) еще не вернулись с каникул и должны приехать не сегодня завтра; значит, их еще надо дожидаться. К тому же в четверг (послезавтра) у тети Мушки будет обедать Langevin, с которым мне так хочется поговорить и который будет нужен для устройства доклада… Ну вот; а сегодня с утра мы поехали с тетей Мушкой в Grand Magasin du Printemps (это в центре, около St. Augustin). Это огромный универмаг, в три 6-этажных корпуса, который ломится от товаров. Между этажами самодвижущиеся лестницы (escalateurs). Там я зараз приобрел себе, под контролем и по указаниям тети Мушки, все, что мне понадобится в дороге…
Нютик милый, родненький, как это хорошо, что ты часто балуешь меня письмами! Это для меня всегда такая радость – я не знаю, что бы я делал без них. Бывает обыкновенно так: мы все сидим за обедом в таком расположении: 1 – тетя Мушка, 2 – Леночка, которая не сидит, а все время вертится как юла, 3 – Круля, 4 – дядя Володя, 5 – Сережа, 6 – я… Ровно в восемь раздается звонок с парадного, и я стараюсь не смотреть в сторону двери: это консьержка приносит корреспонденцию. Ее вносят в столовую и кладут на место, указанное стрелкой. Д. Володя начинает разбирать, что кому, а я жду с великим нетерпением. Постепенно отыскивается что-нибудь для меня. Я делаю равнодушный вид, насколько могу, беру письмо или письма, бросаю беглый взгляд на адрес: от кого? – и кладу свою корреспонденцию рядом со своим прибором; и тут уж не могу дождаться конца обеда, чтобы приняться за чтение, убежав в свою комнату. Проглотишь сразу все, и жалею, что так мало; тогда начинаешь перечитывать медленно и с толком. Потом сажусь отвечать. Меня уж здесь поддразнивают за мою огромную корреспонденцию и остро мне завидуют. Ну, это объективное, а субъективное вот: ты душенька и прелесть, и я так мечтаю, что каждый день буду получать от тебя по письмецу! Впрочем, предстоит перерыв: я уеду из Парижа еще только через неделю, а вы вот-вот перестанете мне сюда писать, и письма будут поджидать меня в Дортмунде. Зато сколько удовольствия будет там!!
Нють мой родненький, дружок славный, сегодня что-то особенно мне тебя не хватает. Или это письма твои имеют такой талант меня разжалобивать? Мне уж что-то и Париж стал не так интересен, т. к. первые впечатления притупились, и нечего вам больше посылать. Вот пошлю завтра кофе и какао, и тогда, кажется, все. Тетя Тина посылает Сергею тоже чего-то съедобного в том же роде. Я все думаю: вот приедем мы с тобой в Париж. И начну я тогда важничать. Первым делом с вокзала зайдем в кафе, и я закажу на чистейшем парижском наречии: garçon, deux cafès crème et quat’brioches, потом заплатим, мелочи на чай оставим (здесь мелочь – 25, 10, 5 сант. – смешная, с дыркой посередине). Потом сядем в автобус и поедем в центр. Потом… да вообще потом много может быть занятного, и мы это обязательно рано или поздно сделаем. Понимаешь, совсем было бы другое ощущение, если бы можно было не только самому смотреть, но и показывать, указывать на всякие бытовые мелочи, водить к красивым видам и т. п. А так я имею меньше половины того, что мог бы иметь. Вот сегодня видел одну такую бытовую мелочь, которая меня очень умилила: школьницы выходят из школы на людной улице, пигалицы такие, 7–10 лет, а посреди улицы стоит городовой; и как только кучка этих цыплят выскочит из школы, он сейчас палочкой останавливает все экипажи, автобусы, словом, все движение – проходите, птенцы, не
