Книга Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова

Но Игорь всё еще был ему должен.

Он открыл дверь бэхи с пассажирской стороны:

– Садись.

Пару мгновений Соня тупила, подрагивая, глядя внутрь салона, как будто видела там страшное. Затем всё же села. Тяжеленную сумку Игорь бросил в багажник, внутри что-то громыхнуло, звякнуло. Кастрюли она там таскает, что ли?

До деревни они добрались без пробок. По дороге Игорь попытался узнать о Соне хоть что-то, но понял лишь, что раньше она работала в сети «Али», а последние месяцы жила в реабилитационном центре, пока не сбежала оттуда. И ночь она провела в круглосуточной «макдачке» неподалеку.

Не закройся «Читальня», он мог бы дать Соне работу. Черт, да он сам теперь был безработным; конечно, с небольшой заначкой, – но надолго ли ее хватит? Хотя был у него на уме один проект, он мог вложить в него деньги, вырученные за квартиру. Это стоило обдумать.

Соня молчала, сжав бледные губы, провожала взглядом облитые солнцем заснеженные поля. Перед мостом через Оку Игорь свернул с шоссе на двухполосную дорогу с уже изученными выбоинами и поворотами, миновал ельник и спустя минут пятнадцать парковался на участке, пятясь задом по утрамбованным колеям в снегу.

Соня последовала за ним в дом безропотно, без вопросов. Надо так надо. Вошла, разулась, повесила пуховик, забрала куртку у Игоря и ее повесила тоже. Осмотрела груды коробок, кровать со смятым посеревшим бельем, вещи на спинках стульев, горы грязной посуды на кухне и на столе в гостиной.

Ее сумку Игорь поставил к себе комнату, свои же шмотки и остатки товара из закрытой кофейни решил перетащить в угловую, заставленную коробками с бабкиными вещами, которые он решил сохранить. Их следовало отнести на чердак.

Соня расстегнула сумку, полезла внутрь, и Игорь разглядел сложенные стопками иконы. Одну Соня поставила на тумбочку у кровати и перекрестилась.

Без сил Игорь прошел на кухню и опустился на жалобно скрипнувший табурет. Обхватив голову ладонями и запустив пальцы в волосы, он долго рассматривал бело-серый рисунок дээспэшного стола, ломаную трещину, тянувшуюся от угла, забившиеся в нее сухие крошки. Он вдруг почувствовал скопившуюся на кухне вонь: кисловатый больной запах лежалых овощей, старости, плесени и мокрых досок.

У бабки было очень много вещей, Игорь обнаружил это, лишь когда переезжал. Постельное белье, слежавшееся в шкафу в неразделимые пласты, пуховые платки, в них завернуты платки шелковые, ленты и ремни. Много летней обуви, часть Игорь выбирал ей сам. Платья, которые бабка не надевала лет десять, ворох лекарств, неполные наборы посуды, еще советские тарелки с царапинами от ножа. Кольца, старые рубли, бумажные документы: трудовая книжка, справки, пожелтевшее дедово удостоверение «Ветеран труда». Печать, которой она штамповала рецепты, когда еще работала. Два скальпеля, пуговицы, гнутые иглы, шило, линейка, серебряная ложка из Забайкальска, очки без одного стекла, старые фотографии, на одной бабушка и мама стоят перед институтом в Екатеринбурге, мама совсем молодая, улыбается в камеру.

Когда Игорь собирал всё это в черные пакеты для мусора, набивал их под завязку, в голову то и дело заползала мысль: а что останется после него самого, когда он умрет? Несколько коробок из закрытой «Читальни» с кофе и кружками? Электробритва, костюмы, кеды, лыжи? Придут узбеки, которые ходят по деревне и предлагают помощь, деловито растащат вещи, книги возьмут на розжиг, плохие пиджаки и брюки кинут в строительные мешки, хорошие, но не подходящие по размеру повесят на край помойного контейнера, что стоит в конце улицы. Те будут подрагивать на промозглом ветру, трепыхаться подбитой птицей, пока их не заберет какая-нибудь экономная бабка, чтобы распороть на лоскуты и пошить одеяло. Дом на время опустеет, остынет и заплачет пылью, а потом наполнится другими людьми, которые и знать не знали Игоря Лыкова.

И что, на этом всё?

За спиной шоркнули шаги, зашелестел, вскипая, чайник, звякнули чашки, хрустнула заварка. Не поднимая головы, Игорь следил за передвижением звуков по кухне, чувствуя, как по телу разливается тепло. Надо же, как успел отвыкнуть от живых людей. Как, оказывается, это по-звериному приятно – не быть одному.

Стукнула чашка – Соня поставила ее на стол перед Игорем.

– Ты с сахаром пьешь?

Игорь качнул головой, следя, как на поверхности кружатся три чаинки. Остальные утонули, окрасив кипяток в янтарный цвет. Сухо щелкали часы, урчал холодильник с гроздьями магнитов на дверце, включился газовый котел. А за периметром стола и Игорева внимания, в размытом пятне у окна, что-то происходило.

Соня расстегивала пуговицы на вороте платья буднично и просто, без выражения на бледном лице. Выпуталась из одного рукава, затем из другого, отвернулась и обнажила худую спину. Полупрозрачную кожу на ее лопатках тоже усыпали конопушки, будто кто-то дунул на нее пыльцой.

Чаинки кружились, замедляя ход. Фарфоровый бок чашки раскалился, обжег пальцы.

– Не надо.

Соня с удивлением глянула через плечо.

– Достань вазу, там вроде пастила осталась, – хрипло сказал Игорь и указал на шкаф рядом с плитой. – Местная, коломенская. Вкусная, попробуй.

6

Похожие на жуков люди в черных шлемах и панцирях бронежилетов оттеснили его в квартиру, не представившись и ничего не объясняя. Двое держали, заломив руки за спину, хотя он и не пытался сопротивляться или бежать. Четверо обыскивали комнаты. Они вывернули содержимое шкафов, перетрясли кровать, сканерами проверили стены и матрац и даже заглянули в холодильник. Распороли коробки Син Вэя, которые тот так и не забрал. Внутри оказались тряпки, три кастрюли, дешевые статуэтки, глиняные миски, исцарапанные арки без одной дужки и утюг, клубок проводов и поношенные кеды. Несколько мисок полицейские разбили, чему Павел даже был немного рад: он устал спотыкаться о коробки и еще на той неделе решил перенести их в офис. Объяснить, что же произошло с рыбами, будет гораздо тяжелее – аквариумы перевернули, пол был залит водой, и рыбы задыхались, пучили глаза на Павла. Но помочь им он не мог, он сам задыхался.

Очки и планшет конфисковали. Нашли в шкафу второй планшет, старый и пустой, еще российский, забрали и его. Один из полицейских вытряхнул на пол содержимое чемодана, поднял растрепавшийся «Путь» и показал остальным.

Обыск тут же завершился. Полицейские собрались, погрузили Павла в тонированный джип. Гнали по тротуару, объезжая пробки на дорогах и горящие покрышки, люди едва успевали отпрыгивать, и Павел даже зажмурился, ожидая, что вот-вот кто-нибудь расплещется по лобовому стеклу.

Машина остановилась у здания без табличек. Там Павла усадили за стол допросной и заперли под прицелом камер. Пока не били, хотя, возможно, руки можно было не выкручивать так сильно, да и заталкивать в салон машины аккуратнее, не обдирая Павлу лоб о дверной проем.

Павел громко потребовал адвоката, затем еще раз, но, похоже, его никто не слышал. Он бессильно облокотился на стол и закрыл лицо руками, тяжело дыша в ладони. В виске мелко пульсировала боль, как будто изнутри кто-то колол иголкой.