Книга Дневник моего исчезновения - Камилла Гребе

– Джейк, черт! Я так за тебя испугался!

– Прости, – извиняюсь я.

Мы так и стоим, обнявшись. Теплое папино дыхание пахнет пивом.

– Ну, что же мы стоим, – говорит он наконец. – Я себе так зад отморожу. И пальцы. Пошли в дом.

Дома все по-прежнему. Не знаю, чего я ждал, но у меня было ощущение, что что-то изменилось.

Очутившись в прихожей, я тут же начинаю бояться встречи с Мелиндой. Что она скажет, когда меня увидит? Я старался не думать о ней все последние часы, но теперь тревога вернулась с рычанием скоростного самолета.

– Мелинда? – спрашиваю я.

– У Маркуса, – отвечает папа. – Есть хочешь?

– Нет, спасибо, мы поели хот-доги по дороге из Катринехольма.

Папа кивает и смотрит на меня, протягивает руку, чтобы коснуться компресса на щеке, но застывает на полпути.

– Черт! До сих пор не могу поверить! Ты спас жизнь той женщине из Стокгольма.

– Да.

– Если честно, я и подумать не мог, что в тебе это есть.

– Что есть?

Папа качает головой.

– Неважно. Но я хочу услышать всю историю. Но позже. Ты, наверно, хочешь отдохнуть? Ты всю ночь не спал.

Я киваю и поднимаюсь к себе, наверх.

В моей комнате тоже все как обычно: мягкое ковровое покрытие щекочет мне ступни, постеры на стенах местами отвисли и трепещут на сквозняке из старых окон. Даже незаправленная кровать и гора грязных носков и трусов такие же, как и прежде.

Я опускаюсь на кровать и чувствую, как сильно я устал. Голова гудит, щека болит, ноги онемели, меня подташнивает.

Я медленно укладываюсь на кровати. Не снимая одежды, натягиваю одеяло и закрываю глаза.

Я так устал, что готов проспать несколько суток.

Поворачиваюсь на бок и чувствую под щекой что-то твердое, вроде лего. Приподнимаюсь на локте и зажигаю лампу, чтобы разглядеть странный предмет.

В свете ночника вижу маленький пакетик размером со спичечный коробок из золотистой бумаги. «Джейку от Мелинды» написано косым размашистым почерком. И рядом Мелинда нарисовала сердечко. Видимо, чернила на этом кончились, потому что частично надпись дорисована ручкой другого цвета.

Я разрываю золотистую бумагу и швыряю на пол.

Внутри коробочка.

Я открываю коробочку и вижу флакончик с розовым колпачком. Достаю из коробочки и смотрю на свет.

Это лак для ногтей с маленькими золотыми блестками. Если встряхнуть флакончик, внутри мягко кружатся искорки. Напоминает хрустальный шарик с зимним пейзажем внутри и пластиковым снегом, который начинает кружиться, если покрутить шар.

Малин

Я правда пыталась понять.

Но такое уму непостижимо. Маргарета и Магнус все эти годы творили настоящие злодейства, а я жила тут, рядом с ними, ни о чем не подозревая.

Что это говорит обо мне?

Как о полицейском? Как о человеке? У меня должны были возникнуть подозрения, что что-то не так. Я должна была это заметить. Разве можно не понять, что рядом с тобой – чудовище? Как могла я, близкий человек, член семьи, знавший их так хорошо, ничего не заподозрить? Это полный провал.

Хуже всего, что ко всем этим злодеяниям был причастен Магнус. Магнус, которого мне всегда хотелось защитить, несмотря на его отклонения, а может, благодаря им. Всю свою жизнь я защищала его от деревенской ребятни – словами, а иногда и кулаками.

И всю жизнь считала его жертвой.

Мама сморкается в салфетку.

– Едем? – спрашиваю я.

Маргарета в реанимации, и врач четко дал понять, что нам лучше не опаздывать.

Он сказал, что это вопрос нескольких часов.

Мама всхлипывает, вертит в руках мокрый бумажный платок. Тонкая бумажная полоска отрывается и падает на скатерть, как увядший лепесток.

– Сперва нам нужно поговорить, – говорит она, не поднимая глаз от стола.

– Но врач сказал, что надо поспешить.

– Я знаю, – перебивает мама. – Но нам надо поговорить. Прежде чем ехать.

– О чем?

Я перевожу взгляд с часов на маму. Не понимаю, к чему такая спешка с этим разговором и почему нельзя все обсудить в машине по дороге в больницу.

– О чем? – повторяю я.

Мама моргает несколько раз и вытирает мокрые от слез щеки.

– Это нелегко, – говорит она.

– Может, все обойдется, – лгу я.

Мама качает головой. У нее вырывается смешок, короткий сухой смешок, настолько неуместный, что мне становится не по себе. То, что происходит, совсем не смешно.

– Нет, милая. Я говорю не о Маргарете. А о нас.

– О нас?

У меня возникает нехорошее предчувствие, но я не могу сказать, чего именно я так страшусь. Видимо, знаю, что ничего приятного я сейчас не услышу.

Это точно.

На подоконнике стоит красная валяная рождественская звезда, которую я когда-то сделала в школе. Блестки и пайетки местами отвалились и свисают на засохшем клее с ткани.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете? Ты для меня важнее жизни.

– Знаю, – отвечаю я, гадая, к чему она клонит.

Минуты идут. Маргарета умирает в реанимации. Несмотря на все чудовищные вещи, которые она совершила, они с Магнусом – наша единственная родня.

Я знаю, что мама хочет повидаться с ней в последний раз.

– Мы не могли завести детей, – говорит мама. – Мы с твоим папой пытались столько лет. Я устала считать выкидыши. Это мучило нас. Пожирало изнутри, как рак. И ты должна мне верить. Я не знала всех подробностей. Не знала, что он держит ее в подвале. Кто способен на такое? Магнус же такой добрый. И Маргарета… я не знала, что она его покрывала все это время. Уму непостижимо. Я, конечно, понимаю, что он ее сын, но все же…

– Погоди! Я ничего не понимаю.

Мама рыдает навзрыд. Слезы градом льют по лицу. Она сморкается снова и снова в мокрый платок. Набирает воздуха в грудь и продолжает:

– Мы только хотели помочь. Мы думали, что поступаем правильно.

– Ты о чем? Что значит «поступаем правильно»?

Мама плачет, слова перемежаются рыданиями.

– Эта женщина, беженка, которую Магнус приютил. Так Маргарета нам сказала. Она была беременна. Но она не хотела этого ребенка…

– Я не понимаю…

– Мы с твоим папой… Мы так мечтали о детях… и у нас был дом и все, что нужно для ребенка.

– Нет, – выдыхаю я, – не может быть…