Книга Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер

В «Федре» пересказывается та же легенда, что и в еврипидовском «Ипполите», но в сниженном ключе. Кормилица произносит риторический монолог в стоическом духе (195):

Да, чтобы волю дать пороку гнусному,Любовь назвало богом сладострастие,Придав безумью мнимую божественность.Так значит, сына по земле скитаться всейШлет Эрицина, чтоб из поднебесья онРукою нежной сыпал стрелы дерзкиеИ наименьший из богов сильнее бог!Все, все безумных душ пустые помыслы:Лук сына, мощь божественная матери.Кто, в роскоши купаясь, наслаждаетсяЧрезмерным счастьем, хочет необычного,И тут, фортуны спутница проклятая,Приходит похоть, и тогда не нравитсяНи скромный кров, ни пища повседневная…Но что ж туда, где беден лар, та пагубаЗаходит реже, чем в покой разубранный?Но что ж свята Венера в низких хижинах,Простой народ питает чувства здравыеИ знает меру? Властные, богатыеМеж тем желают больше, чем дозволено…Как жить царице подобает, знаешь ты…[94]

Эти напыщенные аргументы еще сильнее оттеняются отвратительными риторическими описаниями кошмарных сцен. Вот отрывок из речи посланца, рассказывающего о смерти невинного Ипполита (1093 и далее):

В крови все поле. Голова разбитаяПодскакивает на камнях. ТерновникиРвут волосы, кремни терзают острыеЛицо и губят ранами красу его.Летят колеса, муку длят предсмертную.Но вдруг вонзился острый обгорелый сукГлубоко в пах – и тело пригвожденноеВозницы скакунов сдержало мчащихся.На миг остановились – и препятствие,Рванувшись, разорвали. В плоть впиваютсяПолуживую все шипы терновые,На всех кустах висят клочки кровавые[95].

Наконец, расчлененные и окровавленные останки Ипполита приносят на сцену, и вождь хора дает указания, как их собрать вместе.

Риббек называет ужасающую трагедию «Фиест» «повествованием о сердце самого римского народа». С чудовищной подробностью в ней описывается не только убийство детей Фиеста, но и их расчленение и приготовление из них обеда для ничего не подозревающего отца. Нет никакого смысла приводить цитаты из этой безвкусной и отталкивающей пьесы. Однако то же самое характерно и для всех этих трагедий. Например, в «Безумном Геркулесе» герой убивает своих детей на глазах аудитории. В «Эдипе» Иокаста, мать и жена Эдипа, закалывается на сцене, а посланец с ужасающим реализмом рассказывает, как Эдип вырвал себе глаза своими же руками; точно так же в другой пьесе он рассказывает о мучениях и агонии Геркулеса.

Мрачные кошмары этих драм еще сильнее оттеняются яркими описаниями магических и некромантических церемоний, а также диких мест, населенных призраками. Герои Сенеки выбирают эти места для своих кровожадных преступлений – например, в такой зачарованной долине Атрей убивает сыновей Фиеста.

В целом ясно, что автор этих драм целенаправленно пользовался такими приемами, чтобы пощекотать трепещущие нервы читателей и зрителей, доведя их до состояния безумного возбуждения, и наиболее полно удовлетворить их стремление к жестоким и возбуждающим впечатлениям. И поэтому тем более странно встретить посреди этих эффектов и ужасов длинные риторические монологи в духе стоиков. Однако эти пьесы, несмотря на их отталкивающее содержание, возможно, являются верным отражением духовных исканий времен Нерона, так как, согласно Тациту и Светонию, та эпоха видела как низменную и отвратительную чувственность богатых выскочек, так и искренние попытки благородных душ найти новую гуманность и новую религию. Стоицизм обеспечивал философскую поддержку этим усилиям, рациональную основу, в которой они нуждались. Пышная и эмоциональная риторика, в которую автор этих пьес облек стоические идеи, безвкусна и примитивна, однако в ней иногда проскальзывают глубокие и благородные мысли, подобно жемчугу в куче зловонной грязи. Однако рассуждения на эту тему выходят за рамки нашего труда.

Под именем Сенеки до нас дошла и другая драма, совершенно иного рода – «Октавия». Ее тема – несчастная жизнь и смерть Октавии, против своей воли ставшей женой Нерона. В сущности, это то, что в наши дни называется исторической пьесой, хотя ради решения художественных задач факты в ней сжаты, но сами по себе они вполне соответствуют реальности. Сюжет пьесы принадлежит к жанру любовной драмы: благородная Октавия в юности против своей воли была выдана замуж за жестокого Нерона, который затем дал ей развод, чтобы жениться на ее красивой фрейлине Поппее Сабине; негодующий народ восстает, но терпит поражение; сама Октавия, нисколько не повинная в бунте, тем не менее, сослана на пустынный остров, где убита.

Действие развивается быстро, и автор с немалым мастерством держит зрителей в напряжении. Но, что довольно странно, поэт пренебрег отличными возможностями, которые сами напрашивались, – например, он не изобразил встречу двух женщин или сопротивление Нерону со стороны его бывшей жены. Кроме того, образ Октавии представлен почти так же, как ее описывал Тацит: она играет пассивную роль невинной и страдающей женщины, совсем не драматическую фигуру – и вся ее длинная роль состоит в одной долгой жалобе на свою злосчастную судьбу и на жестокость Нерона. Истинный драматург сделал бы из этого материала великое произведение, пользуясь напрашивающимися разительными контрастами: чувственный тиран Нерон – невинная страдалица Октавия, без всякого повода обреченная на ссылку и смерть; Сенека, благородный философ, советующий своему бывшему воспитаннику и ученику проявить разумную умеренность и уважение к брачным узам, – привлекательная и порочная Поппея, своей красотой покоряющая слабого и жалкого Нерона; негодующий народ, встающий на защиту Октавии; и, наконец, жестокая расправа с восставшим народом, отчаяние Октавии, ее прощание с миром и мольба об облегчении в виде смерти (отчаяние Октавии – один из элементов, который, согласно Шопенгауэру, необходим для настоящей трагедии). Из этого получилась бы великолепная драма. Однако поэт (кто бы он ни был) из этого сюжета сделал всего-навсего драматическую поэму для чтения, а не для постановки: все ее эффекты тонут (как и эффекты в других драмах Сенеки) в потоках лирики и риторики. Но в «Октавии» мы не видим той шокирующей безвкусицы, тех ужасающих кошмаров, которые омрачают упомянутые выше трагедии.

Приведем несколько отрывков из «Октавии». Вот сцена, в которой Сенека пытается переубедить своего бывшего ученика Нерона (533 и далее):

С е н е к аБожественным потомством дом наполнит твойДочь бога, украшенье рода Клавдиев,Юнона, ложе с братом разделившая.

Н е р о нНет, я не верю дочери развратницы,К тому ж и чужд я был всегда Октавии.

С е н е к аНо разве можно верить иль не верить ей?Она юна, стыдливость в ней сильней любви.

Н е р о нЯ так же понапрасну долго думал сам,Хоть ненависть ко мне сквозила явнаяВ угрюмом взгляде, нраве неприветливом.Мне отомстить велит обида жгучая.Супругу я нашел, меня достойнуюКрасой и родом: отступить пред ней должныВсе три богини, что на Иде спорили.

С е н е к аПусть будет мужу верность дорога в женеИ нрав стыдливый: неподвластны времениИ вечны те лишь блага, что живут в душе,А красоту уносит каждый день у нас.

Н е р о нВ одной соединила все достоинстваСудьба – и мне решила подарить ее.

С е н е к аЛюбовь твоя да сгинет – чтоб ты не был слеп.

Н е р о нЛюбовь? Пред ней бессилен громовержец сам,Моря и царства Дита – все подвластно ей,Тиран небес, на землю шлет богов она.

С е н е к аБезжалостным крылатым богом сделалоЛюбовь людское заблужденье, дав емуПалящий факел, лук и стрелы меткие,Решив, что сын Венеры и Вулкана он.Но нет, любовь есть сила, жаром вкрадчивымВползающая в душу. Юность – мать ее,Досуг, дары Фортуны, роскошь – пища ей;Когда ее лелеять перестанешь ты,Она, слабея, угасает в краткий срок.

Н е р о нА я сужу иначе: без нее ни жизнь,Ни наслажденье невозможны. ГибелиНе знает род людской, благодеяниемЛюбви творя потомство. Учит кротостиЗверей она. Так пусть же этот бог несетМой брачный факел и отдаст Поппею мне.

С е н е к аНет, свадьбы этой римлян скорбь не выдержит,Святое не допустит благочестие.

Н е р о нЧто ж, сделать не могу я то, что можно всем?

С е н е к аВсе от людей великих ждут великих дел.

Н е р о нЯ испытать хочу: довольно ль сил моих,Чтоб в душах черни дерзкую приязнь сломить.

С е н е к аТебе пристало воли граждан слушаться.

Н е р о нПлох тот властитель, пред которым властна чернь.

С е н е к аТы не уступишь – вправе возроптать народ.

Н е р о нМольбами не добившись, вправе силой брать?

С е н е к а«Нет» молвить трудно…

Н е р о нЦезаря принудить – грех.

С е н е к аСам откажись.

Н е р о нИ побежденным будешь слыть.

С е н е к аЧто нам молва!

Н е р о нНо многие ославлены.

С е н е к аКто выше всех, ей страшен.

Н е р о нВсе ж язвит его!

С е н е к аС молвой ты сладишь. Лишь бы дух смягчили твойЗаслуги тестя, юность, чистый нрав жены.

Н е р о нОставь! Не докучай мне! Наконец, дозвольМне делать то, что порицает Сенека!И так исполнить просьбы римлян медлю я,Хоть понесла во чреве от меня залогВозлюбленная. Что ж обряд наш свадебныйНазначить медлю я на дни ближайшие?[96]

Другая сцена из «Октавии» при умелой обработке могла бы получиться чрезвычайно эффектной. Поппея рассказывает кормилице, что ее отдых был потревожен страшными и зловещими снами; она полна мрачных предчувствий о надвигающемся несчастье. К сожалению, эта сцена (как и многие другие в этой драме) не проработана до конца и дается лишь намеками. Вот отрывок из нее (690):