Книга Дочь Империи - Раймонд Фейст

— Ладно, — сказал он, почесавшись. — Я позволю Джайкену принимать решения по тем делам, какими он занимался после смерти твоего отца.

Прибыл слуга с чистой туникой, и властитель Акомы быстро напялил ее, даже и не подумав, что следовало бы сначала принять ванну. Затем объявил свою волю:

— Джайкен знает свое дело. И если потребуется принять какое-то важное решение, пусть приходит ко мне. А теперь я собираюсь провести некоторое время в Сулан-Ку. Кое-кто из моих друзей…

Он в замешательстве замолчал, увидев, как Мара внезапно вцепилась в ткань своего домашнего халата. Все утро у нее повторялись легкие схватки, но эта была очень сильной, и она смертельно побледнела. Наконец настал ее час.

— Банто!..

И этот человек, обычно раздражительный и грубый, внезапно ощутил одновременно восторг и тревогу.

— Пора?..

— Наверно, да. — Она спокойно улыбнулась. — Прикажи послать за повитухой. ***

Впервые в жизни почувствовав беспокойство за кого-то другого, Бантокапи добросовестно пытался подбодрить Мару, похлопывая ее по руке, — не соизмеряя, однако, своих сил, так что не было бы ничего удивительного, если бы от этого «подбадривания» у нее остались синяки — до самого прибытия повитухи, вслед за которой сразу же явилась Накойя. Обе они выставили его вон с решительностью, против которой не устоял бы ни один мужчина в Империи. Бантокапи удалился как побитая собака и по пути все время оглядывался через плечо.

Весь следующий час он расхаживал по своему кабинету, ожидая рождения сына. Когда потянулся второй час, он послал за вином и чем-нибудь съестным. Вечер сменился ночью, а из комнаты роженицы не поступало никаких вестей. Нетерпеливый муж, не находя выхода своей тревоге, пил, ел и снова пил. Когда миновало время ужина, он послал за музыкантами; обнаружив, что музыка не приносит успокоения, он потребовал приготовить ванну, без чего благополучно обходился с самого полудня.

Невольно поддаваясь редкому для него чувству уважения к тому, что вершилось сейчас в покоях Мары, он решил на сей раз воздержаться от баловства с какой-нибудь девицей. Постельные утехи казались неуместными в то время, когда его жена рожала ему наследника, но нельзя же ожидать, что мужчина будет сидеть сиднем и ждать, лишенный каких бы то ни было радостей жизни! Громовым голосом он потребовал, чтобы посыльный доставил ему большой кувшин акамелевой настойки. От этого он не станет отказываться. И не отказался, даже когда слуги сдвинули ширмы и наполнили ванну горячей водой. Они терпеливо ждали с мылом и полотенцем наготове. Бантокапи сбросил одежду, похлопал себя по располневшему животу, недовольно буркнув нечто насчет необходимости побольше упражняться с мечом и луком, дабы сохранять форму, и наконец забрался в ванну. После этого он принял из рук слуги кубок с настойкой и залпом осушил его.

Слуги суетились вокруг, соблюдая предельную осторожность. Никому не хотелось схлопотать затрещину, что было бы неминуемо, если бы, например, капля мыльной пены по их недосмотру попала в открытый кубок и испортила вкус настойки.

Банто бездумно напевал какую-то мелодию, пока слуги намыливали и ополаскивали его тело, разминали и массировали тугие мышцы. Разомлев в тепле, он в конце концов задремал.

А потом пронзительный вопль прорезал воздух. Банто вскочил на ноги в ванне, опрокинул кубок с настойкой, расплескав вокруг мыльную воду и забрызгав слуг с головы до ног. С бьющимся сердцем он пытался нашарить где-нибудь поблизости оружие… сейчас он почти был готов увидеть бегущих слуг, спасающихся от врагов в надежде, что солдаты успеют отразить нападение. Но нет, все было спокойно. Он взглянул на музыкантов, ожидавших его приказа начинать исполнение, и уже открыл было рот, чтобы таковой приказ отдать… и в этот момент вопль повторился.

Тогда он понял. Мара, худенькая, похожая на девочку, давала жизнь его сыну. Снова раздался вопль, и выражалось в нем такое страдание, что за всю свою короткую жизнь Бантокапи не слышал ничего подобного. Мужчины/раненные в битве, издавали громкие, гневные возгласы; у других раненых вырывались слабые жалобные стоны. Но этот звук… То был крик смертной муки — муки человека, которого терзает сам Красный Бог.

Бантокапи потянулся за настойкой и, не обнаружив кубка, немедленно разъярился. Один из слуг поспешно поднял кубок с пола, наполнил и подал прямо в хозяйские руки. Осушив кубок, Бантокапи распорядился:

— Ступай и присмотри там, чтобы для моей жены было сделано все, что требуется.

Слуга умчался, а Бантокапи кивком подал знак другому, чтобы тот снова наполнил кубок. Проходили долгие мгновения; стоны Мары не утихали. Вернувшийся вскоре слуга доложил:

— Господин, Накойя говорит, что роды трудные.

Бантокапи кивнул и опять обратился к выпивке для собственного утешения. Ночь содрогнулась от очередного вопля, за которым последовали глухие рыдания. Не в силах более все это выносить, властитель Акомы заорал, перекрывая все прочие звуки:

— Играйте что-нибудь веселое и громкое!

Музыканты грянули марш. Бантокапи допил настойку. Музыка не заглушала криков Мары; это стало уже раздражать ее супруга. Отшвырнув кубок, он потребовал, чтобы ему подали кувшин, откуда и сделал непомерно большой глоток.

Он пил, пока его сознание не помутилось. Не видя ничего, кроме какой-то радужной пелены, он сидел в ванне, глупо ухмыляясь, пока вода не остыла. Но и тогда он не выразил никакого желания выйти из ванны, и обеспокоенные слуги поспешили подогреть еще воды.

Принесли новый кувшин с настойкой, и спустя какое-то время Бантокапи, властитель Акомы, уже утратил способность слышать музыку, не говоря уже о душераздирающих стонах жены.

Наступивший рассвет посеребрил стенные перегородки его спальни. Измученная бессонной ночью, Накойя открыла дверь и заглянула внутрь. Ее господин крепко спал, лежа в холодной воде ванны, и громко храпел. Пустой кувшин из-под настойки валялся на полу. Музыканты спали, не выпуская из рук инструментов, а слуги стояли неподвижно, как часовые на страже, и с их рук свисали скомканные полотенца. Накойя со стуком задвинула дверную створку; на ее морщинистом лице было явственно написано омерзение. Как благодарна она была судьбе, за то что властитель Седзу не дожил до этого дня и не может увидать, как Бантокапи, нынешний властитель Акомы, лежит в таком состоянии, когда его жена, вытерпев столь долгие муки, принесла ему здорового сына и наследника.

Глава 9. ЛОВУШКА

По дому разнесся нетерпеливый рык:

— Мара!..

Она вздрогнула и невольно бросила взгляд на колыбель, стоявшую рядом. Маленький Айяки сладко спал, не потревоженный отцовским выкриком. За те два месяца, что он прожил на свете, младенец привык к шумным возгласам Бантокапи и, наверное, мог бы спать даже под раскаты грома.

Мара вздохнула. Мальчик пошел в отца: с крепеньким тельцем и большой головкой, из-за которой Мара претерпела во время родов столь тяжкие муки, что уже мечтала о смерти как об избавлении. Раньше она даже представить себе не могла, что бывает подобное истощение всех сил. В свои восемнадцать лет она чувствовала себя древней старухой и никак не могла избавиться от ощущения беспредельной усталости. Первый взгляд на рожденного ею сына не принес радости. Втайне она надеялась увидеть красивого, гибкого ребенка — такого, каким, вероятно, был во младенчестве Ланокота. Вместо этого Бантокапи подарил ей круглоголового зверька с красным морщинистым личиком… ни дать ни взять, Крошечный старичок. С первого же момента, когда его легкие наполнились воздухом, он показал, что может орать не хуже родителя; и взгляд у него бывал таким же сердитым. И тем не менее, когда Айяки засыпал, Мара не находила у себя в сердце иных чувств к нему, кроме любви. Он и мой сын тоже, думала она, и у него в жилах течет кровь его деда. Задатки, которые он унаследовал от Анасати, можно будет подавить с помощью воспитания, а задатки Акомы — выпестовать и взлелеять. Он не будет таким, как его отец.