Книга Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл

– Оно тоже означает «близнец», – сказал я.

– Да! – просиял Уго. – «Т’ома» по-арамейски – «близнец». Поэтому «Фома, по прозванию Близнец», по сути дела, означает «Близнец, по прозванию Близнец»! Вам это не кажется странным? Почему Иоанн его так называет?

Я мысленно усмехнулся. Не будь Уго музейным куратором, он бы стал прекрасным учителем предсеминарии, любимцем всех учеников.

– Иногда Иоанн приводит арамейский вариант, а рядом его греческое толкование. Это не обязательно означает, что…

– Святой отец, в других местах, где Иоанн повторяется, он говорит об Иисусе. «Мессия, что значит Христос, Помазанник». «Равви, Учитель». Почему же он так говорит и о Фоме?

– Почему?

– Вы знаете, близнецом кому, по некоторым утверждениям, оказывается этот человек?

– Знаю. Легенда гласит, что Иисуса.

Уго улыбнулся.

– Но это лишь легенда, – прибавил я.

В Евангелии от Марка сказано, что у Иисуса были братья и сестры. Отсюда некоторые толкователи с уверенностью заключали, что таинственный «близнец» по прозвищу Фома мог оказаться его братом.

Уго пропустил мое замечание мимо ушей.

– Близнец Иисуса! Точный отпечаток. Вылитая копия. – Он понизил голос. – Что вам это напоминает?

– Вы полагаете, что люди связывали Фому с плащаницей, – наконец понял я. – Вы думаете, он таким образом получил свое прозвище.

– Нет. Еще интереснее. Я думаю, что «Фома» и «Близнец» – это и есть плащаница. Я думаю, что апостолы ничего подобного раньше не видели и поэтому назвали образ так, как увидели его: отражением, копией, близнецом. Лишь позднее имя связали с человеком, который вывез плащаницу из Иерусалима. К тому времени, когда писалось первое Евангелие, большинство христиан говорили по-гречески или по-латыни и не представляли, что означает «Фома» по-арамейски. Они могли подумать, что это настоящее имя человека. Поэтому Иоанн и напоминает им, добавляя специально для них греческое слово «близнец» – «дидим».

Я откинулся на спинку стула, не зная, что сказать. В сотнях прочитанных мною книг о жизни Иисуса я никогда не встречал подобной идеи. У Иоанна были и другие причины сочинить историю о Фоме, – и все же в рассуждениях Уго ощущалось нечто завораживающее. Простое, элегантное и логичное. На мгновение Иоанн перестал быть холодным философом и стал обычным христианином, пытающимся сберечь величайшую реликвию от исчезновения из памяти нашей религии.

– Думаю, это возможно, – сказал я. – И более странные вещи оказывались истинными.

– Значит, мы с вами согласны!

– Но, Уго, эта гипотеза не будет достаточно убедительна, если мы не найдем в Диатессароне подтверждающие ее свидетельства.

Он открыл свой дневник исследований на странице, заложенной вместо закладки ручкой.

– Поэтому я перехожу к плану нашего наступления. У Иоанна есть три фрагмента, в которых упоминается Фома, глава одиннадцать, стих шестнадцать, четырнадцать – пять и история о Фоме неверующем в двадцать – двадцать четыре. Я попросил рес тавраторов восстановить эти стихи, прежде чем они возьмутся за остальное.

Я забрал у него ручку и снял колпачок.

– В других Евангелиях есть и четвертое упоминание. Фома появляется там в списках двенадцати апостолов.

– Где?

– Марк, три – четырнадцать, который копирует Матфей в десять – два, и Лука – шесть – тринадцать. Во всех трех версиях упомянут Фома, так что и в Диатессароне тоже должен быть Фома. Если там мы найдем нечто большее, чем его имя, – прилагательное, другое прозвище, все, что угодно, – это может оказаться необходимым вам подтверждением.

– Великолепно! – хлопнул в ладоши Уго. – Теперь вот еще что. Пока мы дожидаемся реставраторов: какая самая лучшая книга о Фоме неверующем?

Я записал ему в дневник заглавие: «Символизм в повествовании о Страстях Христовых у Иоанна».

– У вас есть? – смущенно спросил он. – Я бы не хотел появляться в библиотеке.

– Почему?

– Новые сканеры теперь поставили на все шкафы. А вдруг они отследят, что именно мы снимаем с полок?

– Моя библиотека в вашем распоряжении, – сказал я. – Завтра принесу вам книгу.

Уго улыбнулся.

– Отец Алекс, мы подбираемся к истине. Мы уже близко, очень близко. Надеюсь, вы тоже это чувствуете.

Я шел домой в таком же опьяненном состоянии, в котором, должно быть, пребывал Уго. В своих молитвах в тот вечер я просил у Бога мудрости и откровения. На следующее утро я достал с полки «Символизм у Иоанна», вложил туда записку для Уго, оставил в ящике для входящей корреспонденции у него в кабинете и отправился на занятия. В тот день я думал о Фоме. О Близнеце. И не подозревал, что Уго и я в последний раз говорили друг с другом как друзья.

Он переменился в одночасье. Однажды утром его пригласили на важную встречу – Уго так и не признался с кем, – и после встречи он стал другим.

Теперь, возвращаясь к прошедшим событиям, я знаю, что произошло. За две недели до этого Симон в последний раз за лето объявился в Риме. Он задержался всего на одну ночь. Днем он отправился в город – подстричься и побриться. Перед тем как лечь спать, он собрал пылинки со своей лучшей сутаны, а наутро исчез еще до рассвета и появился через несколько часов, принеся Петросу белые четки с пластмассовыми бусинами. Такие четки раздаются в подарок всеми службами Святого престола. Не только его святейшеством. Но ни одна ватиканская служба не рассылает приглашения на встречи к семи тридцати утра – и ни один служащий секретариата не полетит через весь континент на такую встречу. Он был на мессе с папой. Он никогда этим не хвалился, даже словом не обмолвился. Но другого объяснения не находилось. И если Иоанн Павел связался с Симоном, то, должно быть, он связался и с Уго.

На следующий день после того, как Уго побывал на встрече, он приостановил работу в реставрационной лаборатории вплоть до особого распоряжения. Повесил замок на дверь, словно был уверен, что ему это сойдет с рук. Что у него есть поддержка наверху. Потом позвонил мне.

– Святой отец, нам надо поговорить. С глазу на глаз. Давайте позавтракаем в баре «Иона».

«Бар “Иона”». Прозвище кафе, которое Лучо недавно открыл на крыше собора Святого Петра. Публичное место. Оглядываясь назад, я понимаю, что все свидетельствовало о грядущем разрыве.

Когда я пришел, Уго сидел с чашкой в одной руке и портфелем в другой. Хороший способ не пожимать протянутую руку и избежать дружеских объятий.

– Что произошло на вашей встрече? – спросил я.

Меня никто не мог подслушать – шумела кофемолка, на стене гудел кондиционер, – но Уго повел меня из кофейни на улицу, словно мы обсуждали что-то секретное.

«Бар „Иона“» – игра слов: это еврейское имя святого Петра, бар-Йона. Но само место, как и все дела рук Лучо, было унылым. Плакаты на стенах, мусорные корзины с пластиковыми стаканчиками. Непременный почтовый ящик ватиканской почты стоял у двери, как кружка для пожертвований, призывая туристов подписывать открытки и обклеивать их такими прибыльными для страны ватиканскими марками.