Книга Assassin's Creed. Отверженный - Оливер Боуден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я перевел глаза на Гнилозубого. Жить ему оставалось считаные секунды. Понимание этого несколько уменьшило боль от его сапога, соприкоснувшегося с моей челюстью. Я отлетел назад и рухнул в низкорослый кустарник.
«Коннор, теперь тебе ничто не мешает», – подумал я. Хотя боль и затуманила мне глаза, я был вознагражден зрелищем великолепного прыжка. Коннор почти слетел вниз, и серебристое лезвие его клинка мгновенно стало красным от крови. Удар пришелся молодцу прямо под челюсть. К тому времени, когда я, уже с настоящим кряхтением, поднялся на ноги, все трое были мертвы.
– Нью-Йорк, – коротко произнес Коннор.
– При чем тут Нью-Йорк? – не сразу понял я.
– Бенджамина надо искать там.
– Значит, нам нужно туда.
Со времени моего последнего приезда Нью-Йорк заметно изменился. И это еще мягко сказано. Последствия Великого пожара, обрушившегося на город в сентябре 1776 года, были видны и сейчас. Этот пожар, начавшийся с таверны «Бойцовые петухи», уничтожил свыше пятисот домов. Четверть города выгорела дотла, став необитаемой. Англичане, вскоре завладевшие Нью-Йорком, установили там военное положение. Они захватывали частные дома, размещая там британских офицеров. Церкви превратились в тюрьмы, казармы и госпитали. Пожар существенно подорвал дух ньюйоркцев. Куда ни глянь – на флагштоках и крышах краснокирпичных домов развевались флаги Британской империи. Я помнил, как здесь кипела и бурлила жизнь: под навесами шла бойкая торговля, кофейни и таверны были полны народа, в окнах мелькали улыбающиеся лица. Кое-где эти навесы виднелись и сейчас – грязные и рваные. Дома глядели черными глазами закопченных окон. Жизнь, естественно, продолжалась, но люди шли по улицам, больше глядя себе под ноги, чем по сторонам. Шли ссутулившись, опустив плечи, как будто что-то сгорело у них внутри.
В такой обстановке разузнать о Бенджамине не составило особого труда. Оказалось, что он обитал близ гавани, в доме, где некогда располагалась пивоварня.
– Надо бы все закончить еще до восхода солнца, – самоуверенно заявил я.
– Согласен, – поддержал меня Коннор. – Я хочу, чтобы украденное имущество как можно скорее попало к нашим солдатам.
– Я помню, что ты торопишься к своему, так сказать, кумиру. Ладно, это не мое дело. Идем.
Мы быстро поднялись на крышу и некоторое время любовались странной красотой города, изуродованного пожаром и войной.
– Хочу тебя спросить… – нарушил молчание Коннор. – Когда мы с тобой встретились в той церкви, ты же вполне мог меня убить. Что удержало твою руку?
«Я мог убить тебя еще раньше, – подумал я. – Там, на площади, где тебя вешали. Я мог бы приказать Томасу, и он убил бы тебя прямо в тюрьме Брайдуэлл». Что удержало мою руку во всех этих случаях? Какой ответ мне ему дать? Может, я постарел и стал сентиментальным? А может, я тосковал по жизни, которой у меня никогда не было.
Однако называть Коннору эти причины я не собирался, а потому, немного помолчав, коротко ответил:
– Любопытство.
Такой ответ отсекал дальнейшие вопросы на эту тему.
– Может, тебя интересует что-то еще? – спросил я.
– Да. К чему стремятся тамплиеры?
– К порядку, – ответил я. – К тому, чтобы задать людям цель и направление к ней. Это твои собратья туманят мозги пустыми разговорами о свободе. Когда-то у ассасинов была более здравая цель – достичь мира.
– Свобода и есть мир, – упрямо возразил Коннор.
– Нет. Свобода – это приглашение к хаосу. Ты только посмотри на эту маленькую революцию, которую затеяли твои друзья. Я бывал на заседаниях Континентального конгресса, слушал весь их топот и крики. И каждый ратовал за свободу. Но по сути, это сплошной шум и никаких действий.
– Не потому ли ты так превозносишь Чарльза Ли?
– Ли гораздо лучше понимает нужды и чаяния будущей нации, чем все эти болваны и олухи, которые гордо называют себя ее представителями.
– По-моему, ты предубежден против них, – усмехнулся Коннор. – Народ сделал свой выбор. Они предпочли Вашингтона.
Ну вот, с чего начали, к тому же и вернулись. Я почти завидовал Коннору: у него был однозначный взгляд на вещи. Казалось, он живет в мире, свободном от сомнений. Когда Коннор наконец узнает правду о Вашингтоне (а это, если мой план удастся, случится довольно скоро), его мир… нет, не только мир, но и все идеалы рухнут. И если я завидовал сыну сейчас, его дальнейшая участь не вызывала у меня ничего, кроме сочувствия.
– Народ ничего не выбирает, – вздохнув, возразил я. – Выбор был сделан кучкой привилегированных трусов, думающих только о собственном обогащении. Они собрались втайне и приняли решение, выгодное для них самих. В какие бы красивые словесные одежды они ни наряжали это решение, суть его не изменится. Пойми, Коннор: единственная разница между мной и теми, кому ты помогаешь, состоит в том, что я не произношу высоких слов, не говорю о своей любви к народу, а действую.
Коннор молча посмотрел на меня. Не так давно я утверждал, что мои слова все равно не подействуют на него, однако я не оставлял усилий. Возможно, я ошибался и мои слова все-таки оставляли след в его душе.
Прежде чем отправиться к пивоварне, я понял: Коннору надо переодеться. Его костюм ассасина мог сразу вызвать подозрение. Я сказал ему об этом. Коннор не спорил и умело подобрал себе наряд. Я мысленно похвалил его выбор. Мне тоже пришлось кое-что изменить в своей одежде. Закончив приготовления, мы отправились в сторону гавани. Мы шли мимо домов, выстроенных из красного кирпича. Закопченные окна смотрели на нас угрюмо и неумолимо. Ворота пивоварни были приоткрыты. Во дворе виднелись бочки и телеги. По двору сновали люди. Кто-то входил внутрь, кто-то выходил оттуда. Большинство тамплиеров Бенджамин заменил наемниками, набранными им самим. История повторялась: я невольно вспомнил Эдварда Брэддока. Я лишь надеялся, что, в отличие от Брэддока, Бенджамин не станет убивать каждого, вздумавшего ему перечить. Впрочем, я мог и ошибаться. Нынче я мало верил в порядочность моего врага.
Теперь я вообще мало во что верил.
– Эй, стойте! – окликнул нас караульный, появившийся из туманной темноты. – Здесь частное заведение. Говорите, зачем пришли?
Я чуть приподнял шляпу, показав ему свое лицо.
– Отец Понимания ведет нас, – сказал я ему.
Это отчасти успокоило караульного. На Коннора он продолжал смотреть с настороженностью.
– Вас я узнал, – сказал он. – А вот этого дикаря вижу впервые.
– Это мой сын, – пояснил я и сам ощутил странную гордость, произнося столь обыденные слова.
Караульный все еще присматривался к Коннору. Затем, искоса поглядев на меня, усмехнулся:
