Книга Assassin's Creed. Отверженный - Оливер Боуден

Два дня назад мы должны были отмечать мой десятый день рождения в нашем лондонском доме на площади Королевы Анны, но события, обрушившиеся на нас, заставили забыть о торжествах. Вместо торжеств – похороны. Наш сгоревший дом теперь был похож на почерневший гнилой зуб в ряду опрятных белокаменных особняков, что окружали площадь.

Сейчас мы живем в Блумсбери, в одном из отцовских поместий. И хотя нашей семье нанесен непоправимый урон, а жизнь каждого из нас навсегда выбита из привычной колеи, нам есть за что быть благодарными. Здесь мы останемся, пока не прояснится наша дальнейшая судьба. Совсем как неугомонные души в преддверии ада.

Все мои прежние дневники погибли в огне, и потому, начиная этот, я испытываю ощущение, будто впервые берусь за перо. А раз так, следует начать с моего имени. Меня зовут Хэйтем. Имя это арабское. Странный выбор имени для английского мальчишки, который родился в Лондоне и с рождения и до позавчерашнего дня был надежно защищен от грязной изнанки столичной жизни. Из окон нашего дома на площади Королевы Анны были видны туман и дым, висящие над рекой. Как и все жители города, мы страдали от вони, которая лично мне напоминала запах лошадиного пота. Зато нам не приходилось перешагивать через зловонные ручейки, текущие по канавам от дубильных мастерских и мясных лавок, не говоря уже о кучах конского навоза и человеческого дерьма. Все эти потоки и скопления не только портили воздух, но и являлись рассадниками опасных болезней, вроде дизентерии, холеры, полиомиелита…

– Рот, мастер Хэйтем, следует держать закрытым, иначе туда заберется проказа.

Во время прогулок по полям под Хампстедом мои няньки зорко следили за тем, чтобы я не подошел слишком близко к какому-нибудь кашляющему бедолаге, и прикрывали мне глаза при встрече с ребенком-калекой. Больше всего няньки боялись заразных болезней. Мне думается, их страх был вызван тем, что с этим неумолимым врагом невозможно договориться, его нельзя подкупить или победить силой оружия. Болезнь не уважает ни богатства, ни положения человека в обществе.

Разумеется, болезнь нападает без предупреждения. Поэтому каждый вечер няньки проверяли меня на наличие симптомов кори или ветрянки, после чего сообщали моей матери, что я нахожусь в добром здравии, и та приходила поцеловать меня и пожелать спокойной ночи. Как видите, я принадлежал к числу счастливчиков: у меня была мать, целовавшая меня на ночь. У меня был отец, тоже не скупившийся на ласки. Он любил меня и мою сводную сестру Дженни. Отец рассказывал мне о богачах и бедняках. Он внушал мне веру в удачу и везение. Отец говорил, что я всегда должен думать о других. Он нанимал мне нянек и учителей, чтобы со временем из меня получился достойный человек, представляющий несомненную ценность для этого мира. Счастливый человек. Словом, меня ждала судьба, недостижимая для моих сверстников, вынужденных гнуть спину на полях и фабриках.

Правда, иногда я думал: а есть ли у тех, других ребят друзья? И хотя я бы ни за что не согласился поменяться с ними местами, я завидовал им в том, что у них есть друзья. У меня друзей не было, как не было братьев и сестер одного или почти одного возраста с моим. А попытаться завести друзей самому мне мешала застенчивость. Существовало и еще некое обстоятельство, о котором я узнал достаточно рано – мне не было тогда и шести.

Дома на площади Королевы Анны стояли весьма близко, и потому мы часто видели соседей либо на самой площади, либо на задних дворах их особняков. Рядом с нами жила семья с четырьмя дочерьми, две из которых были примерно одного со мной возраста. Целыми днями они прыгали или играли в жмурки у себя в саду. Я слышал их крики и веселый смех. Сам я в это время сидел в классной комнате под бдительным взором моего учителя, старины мистера Фейлинга. У него были кустистые седые брови и привычка ковырять в носу. Все извлеченное из недр собственных ноздрей он внимательно разглядывал, а потом тайком поедал.

И вот однажды старине Фейлингу понадобилось отлучиться. Я дождался, пока стихнут его шаги, затем поднял голову от столбиков цифр и выглянул в окно, которое как раз выходило в соседский сад.

Имен девчонок я не знал, а знал лишь их фамилию – Доусоны. Мистер Доусон был членом парламента. Так говорил мой отец, пряча хмурую усмешку. Их сад был обнесен высоким забором, однако даже деревья в полном цвету не могли скрыть его от моего взора. Оставшись один, я прильнул к окну и увидел всех четырех сестер. Сегодня они сменили надоевшие жмурки на «классики» и расчерчивали палками землю на квадраты. Затем старшие сестры взялись учить младших премудростям игры. В воздухе мелькали их косички и розовые платья. Сестры визжали и смеялись. Иногда, когда веселье становилось слишком бурным, из-за деревьев раздавался недовольный женский голос.

Забыв про арифметические примеры, я следил за игрой сестер Доусон. И вдруг, словно почувствовав, что за ней наблюдают, одна из младших девчонок задрала голову и увидела меня в окне. Наши глаза встретились.

Я шумно глотнул воздуха, а затем очень робко поднял руку и помахал соседке. К моему удивлению, девочка широко улыбнулась. Она тут же окликнула сестер. Вскоре все четверо, прикрывая глаза от солнца, смотрели на окно моей классной комнаты. В тот момент я походил на музейный экспонат – машущий рукой и слегка покрасневший от смущения. Незнакомое тепло будто разлилось по всему моему телу. Наверное, то было ощущение зарождающейся дружбы.

Однако это приятное чувство тут же исчезло, как только из-за деревьев вышла нянька. Она сердито поглядела на мое окно и наверняка про себя решила, что я любитель подглядывать, потому что тут же увела сестер в другой конец сада.

Взгляд, которым наградила меня нянька сестер Доусон, я ловил на себе и прежде, и после; на площади и в полях Хампстеда. Помните, как мои няньки оберегали меня от бродяг и калек? Точно так же другие няньки оберегали своих детей от меня. Я никогда не задумывался о причинах такого поведения. Сам даже не знаю почему.