Книга Неосторожность - Чарльз Дюбоу

– Я тоже часто об этом думала, – вздыхает Клэр. – И тоже не могла найти убедительную причину. Сначала считала, что меня Бог наказал за то, что спала с женатым мужчиной, но потом поняла, что это не меня наказали. – Она усмехается. – Вот всегда оно так, да? Молодым кажется, что все вертится вокруг них.

Мы переходим Вандербильт-авеню, и я прощаюсь с Клэр у дверей вокзала.

– Знаешь, на этой неделе десять лет, как все случилось. Я думала, может, ты мне поэтому позвонил.

– Десять лет – долгий срок.

– Но как удивительно все сложилось! Ты получил то, чего всегда хотел.

– Не могу сказать, что вижу это именно так.

– Нет?

– Нет, я бы предпочел, чтобы Гарри и Джонни были живы.

– Но тогда бы ты не женился на Мэдди. Она бы не была только твоей.

– Я никогда не хотел, чтобы она была только моей. Я люблю ее. Всегда любил. И всегда хотел одного: чтобы она была счастлива. Но она меня не любит так, как любила Гарри.

– Но ей очень повезло, что у нее есть ты.

Меня ее слова обижают.

– А ты себя виноватой совсем не чувствуешь?

– Виноватой? В чем?

– В том, что случилось. В той боли, которую ты причинила.

– Я? Нет, по-моему, ты не понимаешь.

– Чего я не понимаю?

– Я невиновна. Я была молода, и я была влюблена.

– То есть это вина Гарри?

– Да. Это был его выбор. Я оглядываюсь на себя, на ту, какой была тогда, и вижу, какая я была наивная. Кажется, это было так давно. Ирония в том, что в итоге я победила. Хотя бы в каком-то смысле. Было время, когда я так не думала.

– Ты о чем?

Клэр улыбается и кладет мне руку на плечо:

– Я любила его, понимаешь? Я никогда не узнаю, любил он меня по-настоящему или нет, но уверена, что свою семью Гарри любил больше. Теперь, когда у меня дети, я понимаю, почему он сделал такой выбор. И, конечно, мы никогда не узнаем, как все могло бы повернуться. Но я старалась все исправить. И мне повезло, я встретила того, кто меня любит такой, какая я есть, несмотря ни на что.

Клэр смотрит на часы.

– Прости, мне пора. Мой поезд сейчас уйдет. – Она быстро целует меня в щеку. – Спасибо за ланч. Приятно было с тобой повидаться.

Клэр поворачивается, но останавливается и вынимает из сумочки конверт.

– Я не знала, отдам ли его тебе. Столько времени прошло. Теперь, думаю, можно. Расскажи Мэдди, если захочешь.

Она отдает мне конверт. Обычного размера, желтоватый. На нем чернилами написано мое имя.

– Прощай, Уолтер, – говорит Клэр.

Я смотрю в ее темно-карие глаза, и на мгновение она становится похожа на ту девушку, которой была, и я понимаю, почему мы все были так ею ослеплены.

Я наблюдаю, как Клэр спускается по парадной мраморной лестнице, а потом быстро идет через бурлящую толпу к своей платформе.

Я возвращаюсь в клуб и поднимаюсь в читальню на третьем этаже. Послеобеденная тишина, здесь почти пусто. Несколько пожилых членов клуба вроде меня дремлют в креслах. Молодые, подтянутые и резвые уже вернулись на работу. Я сажусь возле окна. Появляется официант, спрашивает, нужно ли мне что-нибудь. Я подумываю о скотче с содовой, но вместо этого прошу кофе. Мне еще вести машину за город, к Мэдди.

Я вынимаю конверт из внутреннего кармана пиджака и подсовываю большой палец под клапан. Он открывается легко. Бумага толстая, дорогая. Обрез мраморный. На обратной стороне конверта вытиснен адрес в Олд-Гринвич. Внутри три фотографии. Они разной давности и размера. Я быстро их перебираю. Я не видел ни одну из них прежде.

На первой мы семеро: Клэр, я, Мэдди, Гарри, Джонни, Нэд, Сисси. Сделана она на пляже. Гарри стоит в центре, обнимая Мэдди. Оба смеются. Их волосы треплет ветром. Джонни стоит по другую сторону Гарри. Я рядом с Мэдди. Клэр, в бикини, около меня. Удивительно, какие мы все молодые. Даже я, никогда не ощущавший себя по-настоящему молодым, поражаюсь, насколько тверже были мои мышцы, насколько глаже лицо.

Я помню тот день. Мы попросили какого-то прохожего сфотографировать нас. Этот снимок – как удар. Я не видел фотографии, на которой мы все вместе, много лет. Спрятал все, что у нас были, чтобы не расстраивать Мэдди. Я смотрю на снимок несколько минут, оцепенев от воспоминаний. Мне хочется вернуться туда.

Официант приносит кофе, пробуждая от мечтаний. Я подписываю чек и смотрю на обратную сторону фотографии. Там дата и слова: «Пляж Джорджика», написанные черным фломастером.

Я беру вторую фотографию. На ней Гарри и Клэр. Они, судя по всему, в Париже, и я тихо радуюсь своей догадливости, когда вижу на обороте слова «Базилика Сакре-Кер». Они стоят рядом, как молодожены. Во мне просыпается юрист. Это доказательство, прямая улика, если хотите. Не то чтобы я сомневался, но теперь наконец у меня в руках физическое свидетельство того, что все случилось на самом деле.

Последняя фотография – рождественская открытка. На ней портрет счастливой семьи. Клэр и ее муж сидят на зеленом газоне с двумя мальчиками и золотистым лабрадором. У мужа темные волосы, как у Клэр, он красив, строен, у него белые зубы. Выглядит совершенно безгрешным, как троеборец. Его рука лежит на плече младшего сына, уменьшенной копии отца. Другой мальчик значительно старше, он стоит рядом с матерью. В отличие от брата он светленький, у него голубые глаза. В нем есть что-то очень знакомое.

Что сказала Клэр, сколько старшему сыну? Я быстро подсчитываю в уме. Все сходится. Она знала, что беременна, в день похорон? И все эти годы она ничего не сказала, ни о чем не попросила. Я убираю фотографии обратно в конверт и кладу его в карман.

В тот вечер я еду за город и возвращаюсь домой до ужина. Когда я вхожу, Мэдди сидит в библиотеке, смотрит в телевизор. Рядом с ней полупустой стакан водки с содовой, запотевший от льда, отчего под ним образовалась лужица. Весь стол покрыт следами от стаканов. Я включаю свет и ставлю под стакан подставку. Вечерами еще прохладно, и я развожу огонь в камине. Мэдди молчит.

В это время года ей трудно. Мы редко об этом говорим, но я знаю, что каждая годовщина катастрофы дается ей нелегко. Я ничем не могу помочь ей, разве что следить, чтобы в доме было достаточно водки, сигарет, прозака и амбиена. Несмотря на боль, которая переполняет Мэдди, она отказывается уезжать. Год за годом я предлагаю остаться во Флориде, но Мэдди не соглашается. Ей важно находиться здесь, как можно ближе к тому месту, где муж с сыном были живы.

Как всегда, когда мы не заказываем еду на дом, я готовлю. Никогда толком не умел. Но Мэдди безразлично. Я мог бы подать ей что угодно – филе от Лобеля или кошачий корм, – и она бы съела это.

– Как твой ланч? – спрашивает она, разрезая пережаренную баранью отбивную.

Я ценю, что она спрашивает. Это усилие с ее стороны. Врач ее к этому побуждал. Я знаю, ей совершенно все равно, как я провожу дни. Разумеется, именно сегодня, если бы я ей сказал, где был на самом деле и с кем, она бы проявила интерес.