Книга Незаменимый вор - Александр Бачило

– А то, что ровно в семь на дежурство по городу заступает новое правительство Москвы! То самое, которое действует всегда одинаково: поджигает Белый Дом и запрещает политические митинги. Вы что, не в курсе?

– Правда! Правда! Как я мог забыть! Так дебаты отменят, что ли?

Шафер посмотрел на Гонзо с изумлением.

– Кто же их отменит? Они стоят в программе. Сегодня в полночь эфир...

Христофор потряс головой.

– Что-то я замотался совсем, никак не соображу. Что кандидатам-то делать?

– Вот эту самую проблему и сгрузили на нашу команду, прикинь! – расхохотался КВН-щик. – Говорят, генеральный звонил главному, а главный – барину... Мы так решили: раз политические митинги запрещены, устроим митинг п о э т и ч е с к и й. Пускай эти кандидаты стишки читают, кто какие может. Кто лучше прочитает, тот больше избирателей у других и сманит. А победителя определим по числу звонков. Справедливо?

– Справедливость – это самое главное! – поддержал Христофор. – Поэтому давайте так: я вам достаю платье, а вы кандидату Кучке пишете такое стихотворение, чтобы у него телефон от звонков раскалился. И никакой политики! Идет?

Шафер задумался на минуту, потом хмыкнул.

– Идет! Что ему сказать?

– Скажите так: "Батюшка боярин! Это стихотворение передает вам Христофор Гонзо и просит милость вашу не кочевряжиться, а прочитать его, как следует! "

Глава 19

Самым тихим и уютным местом в Останкино является пресс-бар. Все остальное напоминает сумасшедший дом во время генеральной уборки. В коридорах, длинных, как жизнь героя телесериала, происходит перманентный ремонт. Постоянно приходится идти в обход, соседним коридором, что на полтора километра длиннее. На лестничных площадках толпятся нервно курящие женщины, и среди них обязательно попадется одна, с ног до головы увешанная самыми неожиданными предметами: баян на одном плече, санитарная сумка с крестом – на другом, в руке ведро, наполненное химической посудой, на шее – боксерские перчатки, подмышкой – винтовка. Если попытаться хоть немного разгрузить такую даму, она завизжит, станет отбиваться ногами и кричать, что вы лишаете ее законного заработка. Это реквизитор. Она давно уже опаздывает на съемку в студию номер N, и от этого сигарета мелко дрожит в ее исколотых реквизитом пальцах. Есть и другие. Они ничего не несут на плечах и не курят на площадках. С высокомерным видом они входят в лифт и поднимаются в верхние этажи власти. Там они входят в высокие кабинеты, густо заплетенные тенистыми интригами и, дойдя до высших начальников, входят к ним с предложениями по кадровым перестановкам. Остальные обитатели Останкино просто толкутся у окошек коммерческих киосков, покупая пиво, сигареты, модные журналы и развесной фарш.

И только в пресс-баре никакой толкучки нет. Здесь, в обстановке почти семейной, вы можете дешево и вкусно пообедать, выпить фирменного, особым способом сваренного пива и спокойно поговорить о делах, а то и попросту поболтать с приятелем. Где еще во всей Москве цена блюда н е з а в и с и т от величины порции? Вы сами, вооружившись тарелкой побольше и ухватистым половником, раскрываете, один за другим, блестящие саркофажки, и трудитесь, словно архитектор, обкладывая пирамиду дымящегося мяса разнообразными гарнирами, соленьями и маринадами, обильно поливаете все это соусами, горчицами, хреном – мягким или острым, сливочным или... уж не знаю, какого еще вам нужно. А потом, лицемерно поджав губки, расплачиваетесь за это богатство, как за «биточки с капустой». Заметьте, я до сих пор ничего не сказал о так называемом дежурном блюде, которое в пресс-баре отпускается вообще бесплатно. Вкушать все это вы будете в окружении лиц хорошо вам знакомых, точнее сказать, знакомых каждому – сюда, нисколько не чинясь, заходят самые блестящие звезды телевидения (некоторые как раз для того, чтобы починиться). Да ведь один только бесхитростный рассказ об обеде в окружении всех этих знаменитостей способен завоевать вам любовь сослуживцев, популярность у дам и репутацию бессовестного вруна у друзей!

Впрочем, Христофор Гонзо сейчас мало думал о чьей бы то ни было популярности. На скамье рядом с ним лежал пакет с подвенечным платьем, а в кармане находился декадный пропуск, позволявший ему в течение ближайших десяти дней свободно разгуливать по Телецентру в любое время суток. Задача минимум была выполнена, теперь можно было слегка перевести дух и расслабиться.

Пригласив Вахрамеевну в пресс-бар, Гонзо поначалу выполнял лишь долг благодарности, но очень скоро беседа с этой доброй и немало умудренной женщиной по-настоящему увлекла его. Отдавая должное изощренным салатам и филе, угощаясь шампанским, а после и водочкой, они как-то очень быстро подружились. Вахрамеевна рассказала, как, будучи еще крепостной хористкой в соседнем театре графа Шереметева, она без памяти влюбилась в диктора Кириллова и бежала от барской неволи. Но до милого так и не добралась. Два месяца графские холопы гонялись за ней по всему Телецентру, пускали по следу собак и уборщиц, но изловить не смогли. Так она и прижилась в костюмерной и с годами стала виднейшим в Останкино специалистом по народному костюму. За советом к ней не раз обращались самые известные режиссеры и даже один заграничный кутюрье. А диктор Кириллов так ничего и не узнал...

– Вот она, любовь-то... – вздохнула Вахрамеевна.

– М-да, – загрустил и Христофор. – Собственно, у меня почти та же история...

И сам не зная почему, он вдруг принялся рассказывать ей об Ольге. В подробности своей одиссеи с княжной и графом он, разумеется, не вдавался, но о чувствах говорил много и, как ему казалось, Вахрамеевна его понимала.

– Ведь вот я сейчас бегаю, ношусь в МДМ, в Останкино... а они в гостинице, вдвоем! ...

– Ревнуешь ее?

– Не знаю...

– Как так не знаешь? Любишь, значит, должен ревновать! А он-то из себя видный?

– Видный, – уныло подтвердил Гонзо. – Только я одно знаю: не для него эта девушка! Она умница, и глаза у нее... эх! Наверное, нужно много страдать, чтобы точно знать, что такое счастье. И она знает, я же чувствую! В ней твердость есть. Она идет – не оглядывается. Никогда. И такая девушка выбирает себе в женихи... робота! Бычка племенного...

– Ой, дуры мы, дуры... – пошептала, качая головой Вахрамеевна.

Гонзо криво улыбался.

– Нет, спрашивается, чего я-то землю рою? Ради чего убиваюсь с платьями этими, с выборами этими дурацкими? Ведь мне все это не нужно, верно?

– Выходит, ради нее... – Вахрамеевна сидела, подперев щеку, и краешком цветастого платка промокала уголок глаза.

– А для чего это нужно ей, – Христофор пожал плечами, – я и не знаю толком...

– Я тебе так скажу, – Вахрамеевна взяла Христофора за руку. – Все ты делаешь правильно. Ты в ней благодарность разбудишь, а в благодарности женщина, знаешь...

Гонзо покачал головой.