Книга Тайные врата - Эрик Мейер

Троп, 1908 – 1915.

Би-боп, 1919 – 1922.

Урс, 1950 – 1964.

Желли, 1922 – 1932.

Они остановились перед стелой, которой не было на фотографии леди Мендль.

– Собаку не могли похоронить здесь в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году! – воскликнула Эмма. – Элси уже четырнадцать лет была мертва! Кроме того, ты же видел на фото: последнего пуделя звали Луной, а не Урсом!

Пьер молчал.

– И ты заметил, Пьер? У него французское имя. Странно. Почему «Урс»? Должно же быть английское имя, верно? Может, Элси в старости чувствовала себя больше француженкой? И все равно странно…

Пьер, резко поднялся.

– Повтори, что ты сейчас сказала!

– Что это странно?

– Нет, перед этим!

– Почему у последнего пуделя французское имя – «Урз»?

Пьер пристально посмотрел на нее. Эмма произнесла это имя не так, как в первый раз. Хоть она и безупречно говорила по-французски, все же вместо «с» произнесла «з», сама того не заметив.

– Эмма, я понял! Понял! Это не французское слово! Это не перевод английского «медведь»! Это английский, то есть…

– Английский? То есть «принадлежит нам»?[17]

– «Нам»… это «наш», Эмма! «Ленотр»!

33

Я сидел на ковре на веранде, разложив перед собой план.

Это было настоящее чудо. Прекрасный рисунок, сделанный карандашом и пером, сепией, раскрашенный бледными голубыми и зелеными тонами. Время не тронуло бумагу, несмотря на три с половиной века, которые рисунок находился под землей. Он был меньше, чем я воображал (в ширину примерно метр), и состоял из двух листков, подобранных и склеенных вместе; на месте склейки – полоска бумаги.

На документе не было подписи Ленотра. В ту эпоху авторы редко подписывали свои работы, выполненные отчасти их учениками в мастерских. Но на этом чертеже значилась дата: 1662. Для меня она была ценнее всех печатей и подписей. Как и на плане 1664 года, найденном французским ученым, который я смог тщательно рассмотреть в Национальной библиотеке, на моем была филигрань, водяной знак в виде цепи мальтийского креста, и метка производителя бумаги: БК, Бенуа Коломбье.

Я наизусть знал планы садов Версаля – всех времен. Так что с первого взгляда понял, что рисунок, который я держал в руках, был в действительности «планом». Иначе говоря, проектом, который никогда не был реализован (во всяком случае, полностью), а не зарисовкой с уже существующего сада. На нем присутствовал «скелет» парка со всеми давно знакомыми чертами: аллеями, боскетами, бассейнами. Но на месте будущего Озера швейцарцев – большой восьмиугольный бассейн, обсаженный по периметру деревьями. И второй сюрприз на большом прямоугольнике газона, расположенного между партером Латоны и бассейном Аполлона, – «Королевская аллея Зеленый ковер». Да, тот же, что сегодня! А на плане 1664 года его нет! Как это возможно? Почему Ленотр нарисовал его в 1662 году, убрал в 1664-м, а в 1667-м все равно сделал этот газон? Может, король передумал, согласившись в конце десятилетия на то, от чего отказался в начале?

Я смотрел на план. Ласкал его взглядом. Чувствовал, как по затылку стекает пот. Стояло начало лета, и было еще не очень жарко, но возбуждение давало о себе знать. И это я, привыкший всегда легко скрывать свое волнение. Ты часто ругала меня за это, помнишь? Все же признай, что если я стал самым богатым человеком в США, то отчасти благодаря и этому дару. Чтобы сколотить состояние, надо превзойти всех в искусстве скрывать свои чувства.

Глядя на план Ленотра, я был взволнован больше, чем – только тебе могу в этом признаться – в день рождения Кевина. Может быть, сильнее, чем Шампольон[18] перед Розеттским камнем. Архимед в пресловутой ванне. Джон Саттер на калифорнийской речке в день, когда нашел первый золотой песок. Я чувствовал, что проживаю тот редкий момент в жизни человека, когда творится История.

Ты знаешь, что История – мы так часто об этом спорили с тобой – развивается не продолжение линейно, равномерно. Она движется как художник, исследователь, первооткрыватель. Она гонит тысячи часов, неважных, с точки зрения вечности. Художник делает эскизы, выбрасывает, уходит, возвращается, рвет на части, стирает, перекрашивает в тишине мастерской.

А потом однажды вспышка. Озарение. Открытие, которое все изменит. Вот тогда, в эти редкие секунды, прекрасные или пугающие, История сотрясается и совершает шаг вперед. Рождается шедевр. Из миллионной массы людей выходит гений, из тех самых людей, которые каждый день рождаются, проходят и умирают, оставаясь в вечности безымянными. Моцарт сочиняет «Волшебную флейту». Пикассо пишет «Девушек из Авиньона». Саттер находит золотой песок в речном потоке. И меняется история всего мира. Мелодия вписана в историю музыки. Шедевр остается на долгие века после своего создания. Судьба Калифорнии покачнулась. Помнишь слова Поля Валери, что ты процитировала мне однажды, когда хотела, чтобы последнее слово осталось за тобой? «История длится посредственностями, продвигается крайностями». Сильно сказано! Я почти пожалел, что не прошел курс гуманитарных наук в Институте политических наук, как ты.

Так вот, мне казалось, я проживал один из таких моментов.

Я скоро понял, что есть и другие различия между моим планом и садами дворца. Детали, если смотреть невнимательно. Но в деле версальского шедевра я давно уже не был сторонним наблюдателем.

Задачу облегчал тот факт, что бассейны оказались подписаны: на них были прописные буквы с названиями, написанными мелким почерком, в низу рисунка. Затем еще одно поразительное открытие: я заметил несколько «стилизованных» скульптур: несколько черточек, проведенных Ленотром, обозначавших формы статуй, украшавших главные бассейны.

Латона! Вот она царит, находясь там же, где и сейчас, в середине своего бассейна, пока еще не приподнятая. Но она стоит иначе. Мать Аполлона развернута не к замку, как вначале, не к Аполлону, как сейчас. Она смотрит… в сторону от них.

Латона смотрела на один из двух фонтанов Ящериц.

И он назывался не фонтаном Ящериц, а фонтаном Юпитера.